Правитель империи

Какой из меня жених, когда все мое состояние заключалось в стипендии штата, а весь мой гардероб — на мне? Да и рано. Я был убежденным сторонником взгляда на женитьбу, бытовавшего в древней Спарте. Аборт Карлин отказалась делать наотрез. „Если ты на мне не женишься, — заявила она, — я подброшу ребенка тебе. Сам будешь его воспитывать“. Я сказал ей и раз, и два, и три, что жениться не собираюсь. Она продолжала меня преследовать с какой-то ожесточенной навязчивостью. В одно прекрасное утро я проснулся и понял, что ненавижу ее так, как не ненавидел еще никого. Все, что раньше в ней нравилось, теперь вызывало необъяснимое раздражение. То, что приводило в умиле- ние, теперь бесило бесконечно и неотступно. Мне стали ненавистными ее голос, фигура, нос, глаза — все. Иногда, когда она заводила со мной разговор (неважно о чем, о чем бы то ни было), я стискивал зубы и убегал прочь. Я чувствовал, что могу ее избить, даже убить. Самое имя ее, которое раньше я произносил нараспев и с нежностью, теперь вызывало во мне бешенство.

Однажды она заявила, что преподнесет мне сюрприз. Я усмехнулся, а она воскликнула: „Очень скоро ты будешь не смеяться, а плакать!“. И убежала. Через час весь кэмпус был взбудоражен известием о том, что Карлин пыталась утопиться.

Ее вытащили из глубокого озера, расположенного неподалеку от колледжа, трое ребят. Они оказались случайными свидетелями того, как она бросилась в воду с высокого обрыва. Карлин увезли в госпиталь. Через какое-то время у нее сделался выкидыш. В колледже она появилась через месяц. Осунувшаяся, молчаливая, с блуждающим взглядом, она проучилась еще несколько месяцев и, так и не закончив курса, уехала домой. Она не сделала ни единой попытки более встретиться и поговорить со мной. Похоже на то, что теперь она избегала меня. Не знаю, был ли я доволен этим. Знаю только, что после отъезда Карлин я жалел о том, что случилось. Я жалел Карлин. Так же, как я жалел Эмайджу. Так же, как я жалел Стива и Мериам.

Я признаюсь в своих грехах без раскаяния и горечи от содеянного. Я хотел бы, очень хотел бы, чтобы люди умели подавлять в себе мерзость. К сожалению, она слишком часто оказывается сильнее человека. Человек, очищенный от мерзости — какое это могло бы быть совершенное создание!».

Глава 14

Русская кухня

Первое впечатление, которое произвел Нью-Йорк на Картенева, было ошеломляющим. Он видел многочисленные изображения этого «Нового Вавилона» на всевозможных репродукциях (цветных и черно-белых), почтовых открытках; его панорама — в самых разных ракурсах, утреннем, дневном и вечернем освещениях, показанная с тротуаров и с самолетов, с океана и с континента, его районы — богатейшие и нищие, белые и черные, постоянно мелькали на экранах кино и телевизоров, на газетных и журнальных полосах. Но даже самые виртуозные фотоснимки, самые гениальные киноленты не могли заменить хоть и краткого, но непосредственного восприятия вечно меняющегося, вечно движущегося, вечно вздыхающего, жующего, спящего, моющегося, продающего, молящегося, танцующего, плачущего, ворующего, стреляющего, колющегося наркотиками, теряющего работу, пьющего, шьющего, голодающего, богатеющего, разоряющегося, умирающего и нарождающегося вновь города. Виктора потрясли необузданность фантазии и грандиозность труда, талантливый сплав которых застыл во многих шедеврах города-сфинкса. Находясь в свои краткие наезды по разным делам в Нью-Йорке, на его улицах и площадях, в скверах и парках, музеях и картинных галереях, гостиницах и ресторанах, наблюдая за его многорасовой, разноплеменной, стоязыкой толпой, проезжая через все эти греческие, итальянские, русские, арабские, китайские, еврейские кварталы, улицы, сеттельменты, он неизбежно думал о том, что нет и не может быть ни единого человека среди многих миллионов его жителей, который мог бы с полным основанием сказать: «Я знаю Нью-Йорк как свои пять пальцев». Нет, не хватит ни одной жизни, ни ста, чтобы пройти все его надземные и подземные, обитаемые и необитаемые лабиринты, чтобы проникнуть в такие места (а их миллион!), которые открыты для избранных, а для всех других являются абсолютнейшим «табу», чтобы узнать хотя бы его главные тайны, раскрыть главные пороки, познакомиться с главными хозяевами. Ибо тайны там бдительно охраняет смерть, пороки — золото, а хозяева… у каждого фута земли, улицы, дома, района есть хозяева тайные и явные, дневные и ночные, де-юре и де-факто. И речь сейчас не о крысах и тараканах, хотя их — и тех и других «ночных хозяев» кухонь и подвалов в Нью-Йорке столько, что с лихвой хватило бы на всю Америку. Бог с ними! Тараканы и крысы в людском обличье пострашнее. Разумеется, они не являются монополией одного Нью-Йорка. Просто их там больше, чем в любом другом городе страны. Вообще, всего прекрасного, светлого, доброго, так же как и гнусного, мерзкого, отвратительного, в Нью-Йорке гораздо больше и оно гораздо заметнее, чем где бы то ни было. И не только потому, что он — самый большой город. Он — истинная столица Америки, ее визитная карточка, ее гордость и боль.

Бытует американская поговорка «Нью-Йорк — позор Америки, Сан-Франциско — краса Америки, Чикаго — душа Америки». Есть, однако, подозрение, что ее выдумали и настойчиво культивируют скорее всего не ньюйоркцы. Нет, Виктора Нью-Йорк покорил с первой минуты, с первого взгляда. И это нежное, радостное чувство знакомства, открытия, познания великого таланта и трудолюбия великого народа, воплотившихся в камне, стекле, металле, не уходило, а напротив, крепло со временем. Ему не помешало даже то, что случилось с ним среди бела дня на углу Пятой Авеню и Сорок второй стрит: Виктор вдруг почувствовал, как что-то острое уперлось в спину между лопаток, и услышал сиплый негромкий голос: «Не оборачивайся. Молчком выкладывай „зелененькие“. Пикнешь — и ты труп». Брезгливо сморщившись от запаха гнили, приплывшего откуда-то сзади вместе с этими словами, он быстро достал из левого кармана брюк пятидолларовую бумажку, которую тут же кто-то вынул из его руки. Его обогнал метис, дурашливо улыбнулся, подмигнул, повертел перед глазами пустым шприцем без иглы. Получилась почти классическая иллюстрация к рассказу консула, с которым тот обращается ко всем, прибывающим в командировку. Светило яркое солнце, вокруг были люди, много людей. «Да, — подумал Виктор, вытирая платком вспотевшее лицо, — здесь, видно, в одиночку на прогулке не соскучишься». Через пять минут он обрел былое спокойствие, даже пошутил над собой мысленно: «Встреча советского дипломата с уличной мафией закончилась пятидолларовым облегчением». Что ж, подонки везде есть. И наркоманы — здесь по статистике каждый пятый что-то нюхает, курит, глотает, колет себе. Эпидемия.

Случилось это во второй приезд Виктора из Вашингтона в Нью-Йорк. И теперь, когда они с Аней были приглашены нью-йоркским издателем Артуром Теннисоном на торжественную церемонию выпуска книги «Русская кухня», он еще раз рассказал жене, как все это произошло, и закончил гробовым голосом: «Надеюсь, вы, миссис Картенева, понимаете, в какую др-р-раматическую ситуацию вы можете попасть, если оторветесь от меня ненароком?» «Понимаю, мистер Картенев. Будьте спокойны, отрывов не будет». Посмеявшись, они, однако, были всю поездку настороже.

По мере приближения к Нью-Йорку Виктор делился с Аней впечатлениями. Знаменитая панорама небоскребов Манхэттена, одного из пяти районов города, особенно красива вечером. Некоторые здания освещаются прожекторами и их островерхие, округлые или прямоугольные контуры резко выделяются на фоне темного неба. Особняком стоят две новые башни, в которых разместился Всемирный Торговый Центр. Эти два могучих исполина самые высокие строения в Нью-Йорке. За несколько секунд взлетаешь в лифте в поднебесье, и со смотровой площадки 106-го этажа одной из башен, где расположился ресторан и бар, разглядываешь четкие линии стритов и авеню, узоры мостов, бесконечные потоки совсем игрушечных автомобилей, таких же крошечных пароходиков на Гудзоне. Не видно Статуи Свободы, она давно уже закрыта на ремонт и по телевидению то и дело звучат призывы о добровольных взносах в фонд починки Леди.

Католический собор святого Патрика зажат со всех сторон небоскребами. И все же его изящные светлые линии неизбежно останавливают на себе глаз каждого. Он не только религиозная Мекка местных ирландцев. Грандиозность и оригинальность этого храма влечет под его своды тысячи туристов. Благоговейно входят они в молельный зал, подымают головы, и взгляды их теряются в высоте купола.

Поклонники изящных искусств молятся в храме, имя которому музей Метрополитен. Внешне он, пожалуй, несколько аляповат и неуклюж. Зато внутри поражает редкая рациональность размещения залов, удобство подходов к ним, их освещение, общий климат. Да разве может быть иначе при том колоссальном средоточии поистине бесценных ценностей, созданных человеческим гением. Полотен одних лишь импрессионистов здесь столько, что иному пытливому уму не хватит и года для мало-мальски серьезного знакомства с ними. А залы древнего Египта! А древнегреческий храм, целиком размещенный в одном из залов! А репродукции всех полотен, копии статуй и статуэток, реплики украшений и амулетов, которые можно приобрести тут же за умеренную плату!

Что вас интересует — зрелища? Вы идете в Мэдисон сквэр-гарден и поражаетесь его акустике, его размерам, его труппе. Вдоль сцены выстраиваются 238 гёрлс, а шепот слышен за четверть мили. Вы не поклонник музыкальных шоу — вы приходите на борьбу или на бокс. О, это совсем другая публика и атмосфера совсем другая. Букмекеры тут же делают большие и малые ставки, сизый дым от сигарет и сигар столбом, рев болельщиков грозит обвалить крышу.

Тайм сквер, Бродвей и Сорок вторая стрит сверкают огнями все ночи напролет. Театры и кино предлагают зрелища любых тонов и оттенков — драму, мюзиклы, порно. Если вы проголодались, ресторанчики накормят и напоят вас. Если вы хотите острых удовольствий, к вашим услугам извозчичья пролетка. за 25–30 долларов вас осторожно и быстро прокатят вдоль печально знаменитого Центрального парка, где и днем-то порой небезопасно бродить в одиночку. И куда бы вы ни отправлялись поздним вечером — в театр или ресторан повсюду, словно накипь, будут сновать темные личности. Проститутки, сутенеры, торговцы наркотиками, дельцы по сбыту краденого, мошенники, воры.

Ведь это Тайм сквер, Бродвей и Сорок вторая, ведь это сердце Нью-Йорка ночью.

И, конечно же, нельзя не сказать, пусть мимоходом, пусть несколько слов о нью-йоркских магазинах. Они на все вкусы, на все карманы, на все моды. Орчард стрит, куда стекается эмигрантская беднота, известна своими дешевыми лавчонками, которые сидят одна на другой. В самом начале ее магазинчик торгового платья. Под единственным окном надпись на картоне, сделанная по-русски от руки: «Слава Богу, нашли Колю». С Колей можно торговаться «в усмерть». С одного взгляда он определяет содержимое вашего кошелька и в конце-концов вытряхнет из него все до цента. В универмаге «Мейси», что на Бродвее, не поторгуешься. На девяти обширнейших этажах, сверкающих зеркалами и металлом, можно купить все, что душе угодно. Как на Орчард стрит. И примерно то же качество. Только в десять раз дороже.

А между Орчард стрит и «Мейси» десятки тысяч магазинов и лавок со своими ценами, товарами, бессменными вывесками «Распродажа». Если Сингапур — универмаг Юго-Восточной Азии, то Нью-Йорк, несомненно, центральный универмаг всего западного мира.

В Нью-Йорк они приехали в одиннадцать часов утра. Виктор хотел заскочить накоротке в генконсульство, но радиодиктор в очередном выпуске новостей бодро сообщил: «Только что „Лига защиты евреев“ начала очередное пикетирование здания русского дипломатического представительства в этом городе. Наш репортер передает с места событий: „Около ста пятидесяти человек блокировали подъезды к дому, входные двери. В окна на нижних этажах летят камни, палки, гнилые помидоры. Вы слышите звон разбиваемых стекол? Это ветровые стекла автомашин „красных“ одно, другое… Пикетчики несут транспаранты, которые гласят: „Прекратите преследование наших братьев в СССР“. Подъехал полицейский патруль. Офицер что-то выясняет у одного из участников манифестации. Больше подробностей в следующем выпуске новостей. Ваш репортер Давид Певзнер“».

— Часто сионисты вот так «резвятся»? — спросила Аня встревоженно.

— Часто, — ответил Виктор, раздумывая о чем-то. Повторил: — Да, часто. То они, то прибалты, то еще кто-нибудь.

Долго эти спектакли обычно не длятся.

Картенев решил позвонить Артуру Теннисону, сообщить ему об их приезде и уточнить место церемонии.

— Как мило, что вы позвонили, — начал издатель. — Я как раз сейчас собираюсь отправиться на ранний ленч. И я был бы очень, очень рад, если бы вы и миссис Картенева смогли ко мне присоединиться. Греческий семейный ресторанчик, превосходная кухня, отличное кипрское вино, хозяин славный малый. Ну как, соблазнил я вас?