Право выбора

— Нужно радоваться тому, что есть.

— Шибанов назвал меня сукиным сыном. «Если, говорит, бригадир не оклемается, отдам тебя, сукина сына, под суд, чтобы по всей строгости закона».

— Будем считать, что всего этого не было. Докладывай, что там в бригаде…

Приходит Скурлатова. Белый халат ей очень идет. И чувствуется, что она знает об этом. Губы и щеки ее ярки без косметики, вся она яркая, цветущая.

— Как вы себя чувствуете?

— Пью кофе. Как на Пер-Лашез.

— Все такой же. А я перепугалась насмерть. Пришлось писать докладную в трест. Кстати, ваш дружок Харламов пошел в гору. Вот полюбуйтесь! Цветной портрет в журнале. Можете ликовать.

— Да, я тут лежу и ликую. Изобретите теперь вы что-нибудь. Люблю встречать портреты знакомых на страницах столичной прессы.

Но Юлия Александровна настроена отнюдь не шутливо. Если бы я даже лежал на смертном одре, она все равно задала бы вопрос, ради которого пришла сюда.

— Я хочу знать: с Леночкой у вас серьезно или попросту кружите ей голову?

И это так, сразу, без всяких переходов от производственной темы.

Ее красивое лицо становится некрасивым. Сейчас она выглядит намного старше своих тридцати двух лет.

— Я спрашиваю не ради праздного интереса. Она моя приемная дочь. Харламов сделал ей предложение. Он написал мне письмо, где все объяснил. И Лене написал. А ей взбрело в голову, что она влюблена в вас.

— Вы предлагаете ей выйти за Харламова?

— Я ничего не предлагаю. Она совершеннолетняя и вправе сама устраивать свою судьбу.

— Так чего же вы хотите?

— Не так давно вы объяснялись в любви мне. Слава богу, я не поверила. Теперь задуряете мозги девчонке. Странное донжуанство. Что, на нашей семье свет клином сошелся? Что за путаницу делаете вы из своей жизни? Да и неприлично все это: сперва сватался к матушке, а потом — к дочери. Не воображайте: я на вас не претендую. Но не хотелось бы иметь такого зятя. Вы несерьезный, взбалмошный человек. Что вы можете дать ей? И, кроме того, не совсем этично, пользуясь отсутствием товарища…

— Вы разговаривали на эту тему с Леной? И приводили эти самые доводы?

— Да.

— И что она?

— Вы сумели заморочить ей голову. Она и слушать не хочет.

— А вы думаете, я хочу? Я угорелый, и мне такие разговоры противопоказаны.

— Ничего с вами не случится.

— Я врачу пожалуюсь.

— Ну и жалуйтесь. Трусливая манера прятать голову в кусты. Оставьте Лену в покое!

— А если не оставлю?

— Тогда будете иметь дело со мной. Я не позволю обманывать девочку, мою дочь.

— Она вам не дочь. Вы никогда не были ей матерью и сами прекрасно это знаете. Не советую вмешиваться в жизнь Лены. Пусть выбирает сама.

Еще долго после ее ухода злой петух клюет меня в висок. Никогда не думал, что может так болеть голова… Я несерьезная личность, бесперспективный женишок. Что я могу Лене дать?.. А что ей нужно? Ей нужен я, и пусть Харламов катится со своими изобретениями и жизненными благами к чертовой бабушке!

Леночка входит бесшумно, присаживается к койке, кладет прохладную руку на мой лоб.

— Хороший ты мой, поправляйся скорее. Мне сказали, что здесь была Юлия Александровна. Не слушай ее. Она как обезумела: на всех бросается. Мне обещали комнату. На той неделе переезжаю или, вернее, перетаскиваю чемодан. Я ведь взрослая, правда?

— Правда.

— Хочешь, стихи почитаю!

— Читай.

Наговориться бы, напиться Из рук твоих живой воды…

…Все думали, что Харламов разгуливает по московским проспектам, а он два часа тому назад прилетел из Москвы — и сразу же ко мне в палату. Сквозь халат не видно, как он одет, но ботинки модные — шерстью наружу. Широкие, плоские. Как утюги. Да и не Харламов это вовсе, каким мы его знали. Передо мною сидит человек с блестящими глазами: сзади — грива, как у композитора, обнаженный лоб мыслителя. И говорок в нос, будто простудился.

Ожидал, что начнет расспрашивать об испытаниях полуавтомата, но, видно, не затем пришел. Морщится, лезет за сигаретой, но вспоминает, что больница, встает, подходит к окну.

— Значит, угорел? С Жигаревым так было. Слушай. Вот что. Я уезжаю на днях. Приехал рассчитаться. Хочу увезти Леночку с собой. Если бы она согласилась, мы бы хоть завтра могли расписаться.

— За чем же дело стало?

— Она не хочет.

— Разве? Как сказал один турецкий писатель: «Если бы я был женщиной, я бы…»

— Брось шуточки. Я хочу тебе сказать, что ты поступил нечестно. Воспользовался моим отсутствием…

— Можешь воспользоваться моим. Я, как видишь, прикован к больничной койке. Если Лена согласится ехать с тобой, я не буду ее удерживать.

— Ты сам должен отказаться от нее. Пойми: она совсем еще девочка, она сама не понимает, что ей нужно. Со мной ей будет лучше. Я создам ей условия… Она будет жить в столице, будет учиться. У нее математические способности. А что она здесь?..

— Лена любит меня.

— Она придумала любовь к тебе и скоро разочаруется.

— Ну вот что. Нам с тобой говорить не о чем. Пусть решает Лена. Но имей в виду: она не любит тебя и не полюбит, даже если ты переплюнешь Эдисона.

— Если бы ты не был болен…

— Что? На дуэль? В любую минуту готов драться на полуавтоматах «Х-один».

Не в силах больше владеть собой, он выбегает из комнаты и резко хлопает дверью. Заходит врач.

— Вам не следует переутомляться, — говорит она. — Хватит визитов.

Все чаще и чаще я думаю о Лене, о наших отношениях. Когда ночью белый лунный свет заливает молчаливую больничную палату, я лежу с открытыми глазами, и ощущение бесконечного одиночества охватывает меня. Зачем я усвоил идиотски шутливую манеру обращения с Леночкой? Чтобы всякий раз подчеркивать свое превосходство? Но в чем оно?.. Ну, а если бы вдруг она сказала, что не любит меня, а любит Харламова?.. Видите ли, я даже в мыслях не допускаю ничего подобного! Я слишком уверен в глубине ее чувства и подленько наслаждаюсь своей властью, которая, в общем-то, не имеет под собой никакого реального основания, кроме моей безграничной самоуверенности. Я всегда самоуверен. Так было с Таней. Ну, а чем все кончилось?