Право выбора

Огоньки как тлеющие угольки. Свищет ветер. Прижавшись друг к другу, мы смотрим в несущуюся глубину. Но там ничего, кроме снега и черноты. Такая ночь…

13

Еще вчера буйные белесые космы ползли по земле, взметывались до неба, захлестывая бледно-фиолетовое солнце.

И вдруг как-то сразу пусто, тихо, солнце и мороз. Теперь снег не бушует, не бесится, а уютно поскрипывает под ногами. Холодный, мерцающий свет. Морозная мгла до стеклянного звона. Заиндевелые провода. Суетливые стайки воробьев.

Еще никогда я не испытывал такого воодушевления, как сейчас. Работа спорится, голова ясная.

На площадку приходит Леночка. При посторонних она по-прежнему со мной строга, официальна, но выдают глаза: так и лучатся счастьем.

— Тебя Юлия Александровна в контору вызывает, — говорит она. И добавляет тихо: — Я подожду, да? Зайдешь в лабораторию? Там сейчас никого.

У Скурлатовой в кабинете Шибанов и Чулков. Она не приглашает меня сесть. Лицо не очень дружелюбное. Глаза пусты и холодны. И эта странная манера разговаривать вопросами.

— Знаете, зачем вызвали?

Молчу. Глупо: откуда мне знать?

— Харламов ничего не писал?

— А почему он должен мне писать?

— Так вы ж друзья.

— Откуда это видно?

— А чем вы сейчас заняты в свободное время?

— Перечислять все?

— Ну вот что, раз вы не в курсе дела: изобретение Харламова принято научно-исследовательским институтом. Можете радоваться.

— Я в восторге.

— А почему у вас такой кислый вид?

— Жгучая зависть к более удачливому товарищу. Он будет купаться в лучах славы, а я?

— Затем тебя и вызвали, — вмешивается Шибанов. — Есть возможность покупаться в лучах.

— Каким образом?

— Из института прислали на испытание два аппарата с приставками, сделанными по чертежам Харламова, и специальной проволокой.

— Так быстро?

— Очень ценное изобретение. Теперь наш Харламов пойдет в гору. Большая пресса. Там, глядишь, орденок привесят, а то, чем черт не шутит, и Героя дадут. Выдающееся изобретение. В институте на Харламова прямо-таки молятся. Талант! Самородок! Прямо от сварочного аппарата — и в изобретатели!

— Ну а я при чем?

— Как то есть при чем? Ты пробивал это изобретение вопреки решениям компетентных комиссий, добивался через Коростылева. Мы понимаем, тут, брат, смелость требовалась. А ты не устрашился. И правильно. Человек человеку…

Настораживаюсь. Если начальство закидывает лассо с большого расстояния, жди подвоха: проверено неоднократно. Потому начинаю плавно отрабатывать назад:

— Мы к славе не рвемся. Мы признаем повседневный будничный труд и совершенствование коллективной оплаты труда.

— Вот харламовский аппарат «Х-один» с приставкой, — говорит Чулков.

— Узнаю. Видел чертежи.

— Потому-то и выбрали именно тебя.

— Куда выбрали?

— Испытывать аппарат в производственных условиях. Им там, в институте, нужны технико-экономические показатели. Уразумел?

— Еще бы. Пусть Харламов и испытывает.

— Во-первых, Харламов задерживается в институте, во-вторых, испытывать должен, конечно, не он: нужен нелицеприятный подход к оценке. Нужно проверить аппарат в производственных условиях и дать заключение.

— Понимаю.

Я и в самом деле уже сообразил: производственные условия — это тридцатиградусный мороз, ветер, сквозняки. Харламов разгуливает по Москве или по Киеву, даже не знаю точно, где он, посещает модные рестораны и оперу, а я, как идиот, должен в это время в трескучий мороз испытывать его полуавтомат, добывать ему мировую славу! Умеют люди устраиваться…

— А на кого же я оставлю бригаду?

— Ее не нужно оставлять, — твердо произносит Скурлатова. — Все испытания — после смены и в выходные. Вознаграждение приличное.

— После смены я хожу в спортивную секцию, нельзя прерывать тренировки.

Юлия Александровна пожимает плечами:

— Это — распоряжение Лихачева. Харламов сам назвал вашу фамилию, Лихачев подтвердил. Вам доверяют, доверяют вашей опытности. Лихачев просит…

Знаю: начальство просит — значит, дважды приказывает. Я зол и на Харламова, и на Лихачева, а больше всего на самого себя. Стоеросовая дубина! Сколько раз обещал себе не совать нос в чужие дела! Кто меня тянул за язык в кабинете Коростылева?! Солидарность, солидарность… Вот и морозь нос и щеки, кретин, вместо того чтобы отлеживаться на диэлектрическом коврике в теплом помещении.

— Ты прославишь себя навеки, — говорит Шибанов и смеется. Он умеет смеяться с надрывом, заразительно.

Скурлатова серьезна, но про себя-то она, конечно, хохочет: удалось-таки подложить мне свинью!

— В помощники возьму Демкина.

— Бери кого хочешь, — поспешно говорит Чулков. — Важны объективные данные. Контролировать будет Марчукова.

И Леночку на мороз!

— А сколько презренного металла?

— Двести пятьдесят рублей каждому, — торжественно объявляет Шибанов, будто подарок вручает.

— Всего? Не густо.

— Не все измеряется деньгами. Сознательность должна быть, товарищеская выручка.

— А если я все-таки откажусь?

— Не откажешься! Мы тебя знаем, — ухмыляется Шибанов. — Ты сознательный. Драл глотку в кабинете Коростылева, а теперь — в кусты? Мы уже и приказ подписали. С богом, с богом… Чулков, сколько там сегодня мороз?

— Тридцать. Самый раз для испытаний. Только бы продержался недельки две.

— Продержится. Жаль, ветра нет.

Молча беру оба аппарата и ухожу, кипя, как сало на раскаленной сковороде.

Кривое полено — вот кто я такой. Другие лежат в поленнице тихо, мирно, как и положено нормальным дровам, а я все перекатываюсь с места на место, гремлю, нарушаю добрый порядок. Вот именно: драл глотку. Метко схвачено. Интересно: существует ли телепатия, икается ли сейчас Харламову?

Захожу в лабораторию. Громко каплет вода из крана. Капли звонкие: кап… кап… кап…

— Это что у тебя? — спрашивает Леночка.