Прайс-лист для издателя

– К славянам-католикам вообще сложное отношение, – заметил Дронго. – Вспомните, как православные славянские народы веками воевали с поляками. Последние считались форпостом католической империи Габсбургов на Востоке. Достаточно вспомнить тридцатилетнюю войну. Примерно похожая ситуация была и у вас.

– Да, наверное, – согласился Бенкович, – нам тогда удалось вывести наших людей из Сребреницы и Жепы. Там было только четырнадцать семей, около сорока человек, и еще примерно столько же венгров, проживающих в этом районе.

– Вы можете подробно рассказать мне, что именно там произошло? – попросил Дронго.

– Об этом знает весь мир. Как только пошел распад Югославии, начались военные столкновения в Боснии. Понимаете, в других республиках все было относительно понятно. Мы воевали с югославской армией, в которой большинство командиров были сербы. Но мы точно знали, что хорватов в нашей республике большинство, и мы можем победить, провозгласив собственную независимость. Примерно такая ситуация была и в Словении. Македония освобождалась легче, а в Черногории вообще не было никаких конфликтов. Но в Боснии все получилось иначе. Там произошли самые ожесточенные столкновения. Три разные общины одного народа. Боснийцы-мусульмане – это те же сербохорваты, только принявшие мусульманство. Наш бывший вождь Тито решил, что их можно записать отдельной нацией, хотя все понимали, что такой нации, как мусульмане, просто не существует.

Бенкович замолчал, словно вспоминая, потом продолжил:

– Районы Сребреницы и Жепы были особенно спорными. Там изначально жили сербы, но во время Второй мировой войны район Боснии был отдан союзникам Гитлера – хорватским усташам, которые безжалостно истребляли и изгоняли сербов. Видимо, я пытаюсь быть достаточно объективным, даже к хорватам, хотя понятно, что не могу оправдать нашего бывшего лидера Павелича и его людей, которые пошли на прямое сотрудничество с Гитлером. Но хорватские усташи тогда защищали весь регион от сербских четников. Это другая разновидность ультраправых националистов. Между прочим, сам Иосип Броз Тито был хорватом, однако он проводил в Югославии политику в интересах сербского большинства, подвергая жестким преследованиям хорватов и словенцев, мечтавших о независимости. Но во время войны хорваты изгоняли сербов, и в результате там нарушился прежний этнический состав края, когда большинство составляли сербы. К началу девяностых почти семьдесят пять процентов населения этой области были боснийцы-мусульмане, и только двадцать два процента – сербы. Ни тех, ни других подобное положение не устраивало. Потом начались стычки. У сербов была югославская армия, которая их поддерживала. Боснийцы и хорваты начали организовывать свои отряды самообороны. Жестокость и насилие стали нормой для всех. Сербы убивали боснийцев, те убивали сербов. Боснийцы вы€резали целое село, в котором жила и сестра Марко. А через несколько лет в Сребреницу вошли отряды Крстича и Младича. О том, что там произошло, знает весь мир. Всех мужчин, проживающих в Сребренице, убили. Всех, без исключения, кто был там в момент захвата. По разным подсчетам, убили от семи до восьми тысяч мужчин в возрасте от тринадцати и до глубоких стариков… Если среди приехавших людей были родственники или родные кого-то из тех, кто погиб в Сребренице, то, конечно, этот человек мог сорваться и решился отомстить подобным образом, – подвел неутешительный итог Бенкович.

– Вы спасли тогда всех проживающих в Сребренице хорватов и венгров? – уточнил Дронго.

– Не всех, – ответил Бенкович, – две семьи погибли в Жепе. Еще одну семью вырезали во время отхода, мы так и не смогли узнать, кто их убил. Четырнадцать человек погибли в Сараево, во время обстрела города. Я понимаю, что вас интересует, поэтому сразу скажу, что среди погибших в Сараево были и мои родственники. Но это совсем не значит, что я убил Марко Табаковича, хотя прекрасно знал, что Сараево обстреливала именно их артиллерия.

– Вы понимаете, что я должен рассказать о нашем разговоре сотрудникам полиции? – спросил Дронго.

– Не сомневаюсь, – кивнул Бенкович, – но повторяю, что я его не убивал. Если его зарезали, то это просто не мой стиль. Я ведь занимался классической борьбой, даже принимал участие в чемпионате Европы. Я бы его просто задушил. Думаю, что справился бы.

– И желание не пропало?

– Нет, совсем не пропало. У вас есть еще вопросы?

– Только последний – кто такой Зейнал Рамовш из делегации Косово?

– О нем вам тоже сказали? – невесело усмехнулся Бенкович. – Поздравляю, вы неплохо поработали.

– Кто это такой?

– Такой же военный преступник, как и Марко Табакович, – угрюмо ответил Бенкович, – только боснийский мусульманин в отличие от православного Табаковича. Он был командиром диверсионного подразделения в 28-й дивизии, которой руководили боснийцы. Они считают его героем, а сербы соответственно – бандитом. Вот такая у нас лексика до сих пор.

– Понятно. – Дронго поднялся. Немного подумал и протянул руку своему собеседнику: – Спасибо за ваши честные ответы.

Бенкович посмотрел на его руку, пожал ее, снова невесело усмехнулся и сказал:

– Я тоже не был ангелом. Мы все оказались совсем не теми людьми, которыми должны были быть. Но трудно оставаться обычным человеком, когда насилуют твою жену, убивают твоих родителей, мучают твоих детей… Трудно подставлять вторую щеку, когда с таким остервенением бьют по первой.

Дронго покинул аргентинский павильон. Настроение было хуже некуда, словно его опустили в какую-то выгребную яму, из которой не было выхода. Он начал искать стенд косовской делегации, но не сумел его найти и спустился вниз, в информационный центр, чтобы узнать, где именно находится экспозиция Косово. Молодая девушка любезно объяснила ему, что этот стенд расположен несколько в стороне от остальных югославских республик, ведь многие из них так и не признали независимость Косово.

Он наконец подошел к небольшому косовскому стенду и поинтересовался, где можно найти Зейнала Рамовша. Сидевший за столом пожилой косовар ответил ему, что сегодня Зейнала не будет и он, возможно, придет только завтра. Разочарованный Дронго отошел от экспозиции, и тут раздался звонок его мобильного телефона. Это был Павел Орлич.

– Я все узнал, – взволнованно сообщил он, – Табакович вернулся в Белград в две тысячи первом и почти сразу уехал в Венесуэлу. Говорили, что его послали закупать оружие. Но там у него что-то сорвалось, и его посадили в тюрьму, где он отсидел почти полтора года. Его имя не попало в список военных преступников, так как считалось, что он погиб.

– Судя по тем сведениям, которые я узнал, он действительно принимал активное участие в боснийских событиях.

– Мы знаем. Наше министерство уже готовит специальный запрос насчет убийства Марко Табаковича. Но мы пока не имеем никаких официальных подтверждений. В Белграде живет семья его брата.

– Ты можешь организовать мне встречу с братом? – попросил Дронго.

– Какую встречу? – не понял Орлич. – Вы собираетесь прилететь в Белград?

– Нет. Поговорим по «Скайпу». Я включу компьютер у себя, а ты включишь у себя. Но мне нужно сделать это как можно быстрее. Желательно сегодня.

– У нас уже заканчивается рабочий день, – сообщил Павел, – но я попробую. Возьму свой ноутбук и поеду к его брату. Если он согласится с вами побеседовать, я сразу перезвоню.

– Давай, – согласился Дронго, – мне очень важно с ним переговорить.

Он убрал телефон в карман. Интересно, сумеют ли немцы понять, что именно происходило в Югославии в начале и середине девяностых? Их опыт потрясений закончился в ноябре восемьдесят девятого, когда ликующая толпа прорвала Берлинскую стену, и произошло сначала объединение города, а затем и страны. Безо всякого насилия и жертв. А здесь Югославия. Непрекращающаяся несколько лет гражданская война, геноцид, истребление сел и городов, массовые убийства, распад страны… Сумеют ли они понять и осознать эту трагедию? Ему гораздо легче, ведь он помнит жесткое военное противостояние в Карабахе, взаимное ожесточение двух соседних народов, войны в Приднестровье, Осетии, Абхазии, Чечне, Дагестане, Таджикистане, погромы в Узбекистане и Киргизии, танки в Литве и Латвии, войска в Тбилиси и Баку, стрельбу по парламенту в Москве. И, как закономерный итог, развал большой страны и миллионы жертв. А потом бессовестные и беспринципные политики будут лицемерно говорить о том, что Советский Союз распался без жертв. Как без жертв, если только в одном Азербайджане было около миллиона беженцев и десятки тысяч погибших?

Дронго тяжело вздохнул. Искать виноватых в югославской трагедии – заведомо неблагодарное дело. Фюнхауф с удовольствием закроет дело об убийстве издателя, списав все на погибшего Рамиреса. Но Рамирес почти наверняка не убивал этого издателя. Иначе непонятно, зачем ему, получив столько денег за организацию взрыва в пресс-центре ярмарки, так глупо и неосмотрительно рисковать? Тем более что его выезд из Германии был продуман до мелочей…

Дронго задумчиво шел мимо книжных экспозиций. Здесь были представлены такие великолепные образцы книжной продукции, за которыми была вся европейская и мировая цивилизация и литература. Зачем нужны все эти умные книги, если они не могут уберечь нас от сползания в варварство, огорченно подумал он. И в этот момент снова зазвонил телефон. Эксперт удивился: неужели Павел так быстро вышел на брата погибшего? Но на экране высветился незнакомый номер.