Праздник по-красногородски, или Легкая жизнь

И впервые услышал ее голос, мелодичный, с какими-то украинскими распевными нотками.

— Здесь. Я живу с бабушкой на Дождевой.

Они шли по знакомым местам. Пересекли спуск Коцебу — тут жили дядя Митя, тетя Саша, Жанна; пересекли Вагулевского, где семья матери жила еще до революции. Молчали. Искоса он поглядывал на нее. Да, типичная: маленькая, буйно цветущая, напуганная, но, судя по тому, как увернулась от бутылки, к дракам ей не привыкать. Вадим с такими никогда даже не пытался познакомиться, такие любят крикунов, хвастунов, наглецов. Вдруг свернули в закоулок. Светила неполная, но яркая луна, холодный воздух был голубым, место, куда она его привела, напоминало средневековье: высокие каменные стены, узкие вьющиеся каменные дорожки с железными перилами, дома и домишки в густой, потерявшей листья растительности. Она остановилась перед жалким деформированным ошелеванным домиком под четырехскатной просевшей крышей.

— Вот здесь я живу, — сказала она, поворачиваясь к нему.

Нарядная, при лунном свете необыкновенно красивенькая, годов двадцати от роду.

— Как тебя в клумбу угораздило? — спросил он, ощущая себя человеком совсем иного сорта.

Она пожала плечами и улыбнулась, покорно и выжидающе, начала поправлять на себе плащ, косынку, достала из сумочки зеркальце, платочек, что-то стерла с лица, потом отвернулась и подтянула чулки. Опять улыбнулась. Догадка, от которой вновь застучало сердце и он почувствовал, что краснеет, шевельнулась в нем. Пожалуй, она считает его избавителем, благодарна и хочет понравиться, пожалуй, между ними что-то может быть. Однако злость и отчаяние не прошли.

— Они тебя чуть не убили. Это такие у тебя друзья? Не хотел бы я с ними еще раз встретиться. Очень плохо может кончиться,

— Я их не знаю.

— Отчего же все получилось?

Она рассказала, что работает в магазине на Рабочей площади, завтра ей заступать на пять дней и сегодня к восьми ходила принимать отдел. У одной девчонки день рождения, и сели отметить в своей компании. Посидели и разошлись. Долго ждала «семерку» у трамвайного парка (он ждал, значит, у Лендворца, внизу, а она у парка, наверху), подходит тот, который сразу слинял, и говорит, что трамваи не ходят, пойдемте пешком. Ну и пошли через садик, а там появляется второй с бутылками, тянут на лавочку пить, день рождения, мол. Спасибо, говорю, уже на одном дне рождения была, на сегодня хватит, время позднее, вырываюсь и бежать. Они следом, в клумбу загнали…

— Как тебя звать? Я Вадим.

— Валя. — Она кокетливо улыбнулась.

— Что, если они следили за тобой от самого магазина и завтра после смены опять привяжутся? Муж есть?

Мужа у нее не было. И что могут встретить, не приходило в голову.

— Ой, а правда! Что же делать? Теперь в восемь уже темно.

— Я тебя должен и завтра защищать. Другого выхода нет. До завтра?..

— Хорошо, — сказала она.

— А ты правда в том магазине работаешь? Я там иногда бываю, тебя что-то не замечал.

— Да! Да! — сказала она радостно.

* * *

Впускала она его через окно, а когда лил дождь или шел снег, через узкий коридор, через такую же узкую кухню, в которой жила старушка, Валькина воспитательница, причем, чтобы не видела любовника, Валька на старушку набрасывала одеяло или халат — и бывало целую пятидневку он не выходил от нее. Сортира у Вальки не было. Маленький дворик весь был на ямах, последняя переполнена, Вальку и старуху пускали соседи. Вадим же ночью бегал в общественную лензаводского клуба. Для малой нужды использовались бутылки из-под вина. Вино, еда, любовь до изнеможения. Часто падал на подушки рядом с ней, мизинцем пошевелить не мог.

Еще она любила рестораны. С этим было трудней. Во-первых, зима, подработать негде. Во-вторых, стоило Вальке выпить рюмку вина, и она делалась ревнивой и подозрительной, без скандала никогда не обходилось.

— Кто-то сказал, что две вещи неизвестно чем кончаются. Это когда мужчина выпьет в первый раз и женщина в последний. Он не прав. Есть третий случай неизвестного. Это когда Валя просто так выпьет, — сказал ей однажды Вадим.

Смеялась она очень. Тем не менее в тот же вечер, а сидели они в «Московском» ресторане, в гардеробной пнула ногой совсем юную приличную девушку. За девушку поднялась компания непьяных молодых людей. Вадима, пытавшегося защитить подругу, держали так крепко, что на другой день повыше локтей он обнаружил синяки. Подруге же наставили хороший фингал под левым глазом, и видно это стало сразу.

Как человек она ему была интересна примерно в такой же степени, как Юрка Демидов. Только Юрка был с отбитыми внутренностями, готовый, если оставят в покое, сидеть смирно, Валька же в расцвете сил, ей хотелось скандала. Прошлое у нее тоже было кошмарное. В десять лет изнасиловал отчим, который был на двенадцать лет моложе матери и на столько же старше Вальки. Мать все знала, но без мужчины остаться не хотела, лишь предупредила, что если он еще и младшую Валькину сестру испортит, тогда заявит. С десяти до четырнадцати Вальку отчим использовал, а лотом она сбежала из районного городка к этой бабушке, которая ей даже не родня, в войну мать с ней познакомилась.

Она совершенно не верила, что хоть чего-нибудь хорошего можно добиться честным путем. Квартиру — горлохватством, доносом, взяткой. Денег — лишь воровством. Есть где-то интеллигенты, там, может быть, все по-другому. А работяги и руководители — все жулье.

— Работяги за станком разве воруют?

— Приписывают.

— Я не приписывал.

— Ты был дурачком. Теперь исправился, у меня целыми днями валяешься.

Она твердо знала, что должен быть коммунизм и все должны быть сознательными. Между тем воруют и врут. И Валька в своем магазине обвешивала, набавляла цену на колбасу, сыр. Еще она время от времени ездила в Москву за дефицитными нейлоновыми вещами, чтобы по спекулятивным ценам продавать в Ростове — ведь начался тряпошный бум, у людей появились кое-какие излишки, все спешили сменить хлопчатобумажные одежды на нейлон, капрон. В конце концов на самое себя она смотрела как на предмет торга, несмотря на немалую ее женскую слабость, каждый раз надо было давать больше и больше, чем-то удивлять.

Волчок нашел покупателя на мотоцикл.

— Летом на «Явы» заработаем. Я тоже хочу колеса иметь.

Вадим совсем не собирался продавать мотоцикл, но раз нашелся покупатель… Мотоцикл был продан и пропит отчасти с Волчком, большей частью с Валькой.

Ночуя у нее, он сделался настоящим психом. Глубокой ночью, иногда под утро шли и шли его предшественники. Скреблись, стучали, барабанили… Каждый раз он вскакивал, чтобы одеться, выйти навстречу. Она требовала, чтобы лежал без звука, открывала форточку, и в полной тьме шел нелепейший диалог.

Собственно, лежать и слушать и было его куда более сильным и искренним желанием. Одеться, выскочить, подраться, может быть, означало бы конец. Он о конце постоянно думал, но из-за каких-то балбесов, посреди ночи… И вообще, Вадька хоть и казалась проще некуда, на самом деле была удивительна, вместе с распущенностью уживалось высокое украинское целомудрие.

— Господи, какие они у тебя бездарные! Сплошную чушь плетут. Как ты могла?..

Даже в полной тьме чувствовалось, как Валька вся вспыхивает. Она бросалась к нему.

— Задушу! Да, да, ты не такой. Еще один такой же всего был.

— Еще один? Кто? Кто же еще, как я? — допытывался он, когда считал минуту подходящей, — Валька ведь никогда ничего не скрывала, могла и прихвастнуть своей распущенностью. — То есть, кто был первым, раз я есть, а он был?

— А первый и был первым! — на поставленный таким образом вопрос ляпнула она.

Он был невероятно поражен.

— Да! Женское сердце ты не знаешь. Я ушла, чтобы он матери остался.

— Какие бездны! Так ты хотела?