Праздник похорон
Шрифт:
— Да она дома открывает форточку. Сама говорит, что свежий воздух полезен. Вечно нас гулять гонит.
— Ну раз любит…
— Так ведь кто-то ж будет лежать под окном. Если все не захотят…
— Кто-то, родичи, очень хотят, чтоб от окна отъехать, а кто-то и не очень.
Нужен был какой-то довод. Чтобы совершенно понятно, почему не нужно передвигать мамочку. Веский понятный довод.
— Раз уже лежит, раз наладили вытяжение… Теперь если двигать, можно только навредить. Что-нибудь сдвинется в переломе. — Постепенно он говорил увереннее. — Главное, чтобы как следует срослась
— Да, проходы узкие… Надо было сразу переезжать — если хотеть. — И Света без перехода объявила своим прежним громогласным голосом: — Так, значит, в пятницу я в ночь!
По последнему пункту скрывать ей было нечего.
Как и в прошлый раз, Владимир Антонович прогулялся на обратном пути. И чтобы провентилировать как следует лёгкие, и чтобы выполнить мамочкино наставление — она же так агитирует за свежий воздух!
Было время подумать о свежем воздухе в неожиданном аспекте.
Что ему сказала Света — если попросту? Что у окна много шансов простудиться. И что можно уменьшить эти шансы — почти свести к нулю, — если перетащить мамочкину кровать. А он — он оставил мамочку со всеми шансами на прежнем месте.
А если совсем попросту? Оставил с большими шансами умереть, потому что простуды в таком положении смертельно опасны.
Потому что — потому что он давно ждёт, когда же она наконец умрёт.
Потому что давно решил, что такое существование бессмысленно для неё — и мучительно для всех её близких.
И прежде всего потому, что не хочет, чтобы Варя вскоре стала казаться мамочкиной ровесницей.
Потому что попробовал сегодня, что это такое — перестилка. А если так будет продолжаться год или два?!
Потому что помнит историю матери Игоря Дмитриевича.
Потому что поражён мужеством и благородством Лили Брик — но не может надеяться, что мамочка последует такому примеру.
Да, сегодня он взял на себя ответственность.
Хотя всего лишь устранился. Оставил всё как есть.
В первый день, когда передвинуть мамочку было проще — хотя тоже ведь целая революция: двигать койку даже без этой косой лебёдки! Или тогда можно было перенести на носилках? — он искренне ни о чём не догадывался. Никто ему не намекнул. Да он и не нашёл ни одной сестры.
Во второй… Интересно, делался ли подобный намёк Ольге? Скорее — нет. И потому, что Света заговорила из-за особенного к нему расположения. И потому, что не Ольге ухаживать за мамочкой, если та вернётся в безнадёжно лежачем состоянии, — живя отдельно, куда легче разыгрывать идеальную дочь.
А в общем-то — он же ничего не сделал. Мамочка в больнице? В больнице! И если врачи находят возможным, чтобы её койка находилась там, где находится, — значит, всё законно. На койках у окон постоянно лежат больные — почему один Владимир Антонович должен протестовать? Или почти один? А если бы мамочку перевезли — на это же место положили бы другую старушку! Что же, неужели Владимир Антонович тем самым обрёк бы какую-то чужую ему старую женщину?!
Мамочка сломала ногу — не по его вине. «Скорая» привезла её сюда. В больнице положили
под окно — наверное, не было других коек. И вот мамочку лечат, поставили вытяжение, санитаркам заплачено, чтобы подходили, — кто может его в чём-нибудь упрекнуть?!Дома он даже смог перечислить свои достижения:
— Ну вот, весь штат вокруг мамочки бегает, свежее бельё ей постелено! Она уже на вытяжении, так что полноправная больная.
Варя не очень заинтересовалась свежей сводкой из больницы: она смотрела телевизор. Вторую серию чего-то многосерийного. Владимир Антонович никогда не смотрит такие вещи, и он считал до сих пор, что кино по телевизору — ну кроме редких шедевров — смотрит одна только мамочка. Но оказалось — и Варя туда же! Прежде Варя просто прикрывалась мамочкой: мол, раз она всё равно смотрит, я уж гляну заодно. Но мамочка далеко — и вот Варя прочно уселась сама.
Зато Павлик неожиданно спросил:
— А Пушкина она там тебе не читала?
— Почему — Пушкина?
— Ну читала же Жениху, помнишь? «Невы державное теченье, передовой её гранит». Могла бы и тебе: «Какое низкое коварство полуживого забавлять, ему подушку поправлять, печально подносить лекарство…»
Павлик не продолжил цитату. Но стало как-то легче: если сам Пушкин понимал, что у постели безнадёжного больного не хочешь, а думаешь: «Когда же чёрт возьмёт тебя?» — значит, это нормально, а охи и вздохи — всеобщее лицемерие!
На следующий день в больницу должна была идти Ольга. Павлика не было, Варя возилась на кухне — очередной серии сегодня не показывали, — и Владимир Антонович спокойно работал. Хорошо работалось — потому что и тихо, и чисто, и воздух свежий — и ещё что-то. Если принять гипотезу той истеричной актрисы, может быть, дело в том, что «никто не вампирил»? Не сосала мамочка ту таинственную биоэнергию? Между прочим, и язва вела себя непривычно скромно: чуть поноет и перестанет.
Зазвонил телефон. Подошла Варя, чтобы он не отвлекался. Заговорила, заохала, так что Владимир Антонович равнодушно подумал, будто звонит какая-нибудь подруга, рассказывает романтическую сплетню. Но, наохавшись, Варя заглянула в комнату:
— Возьми трубку. Тебя — Ольга.
Ольга так кричала в телефон, что больно было слушать. Владимир Антонович отвёл трубку от уха и стал постепенно понимать смысл довольно-таки бессвязных восклицаний:
— У мамочки температура… пневмония… простудили открытой форточкой… нельзя поворачивать из-за гипса… в лёгких застой… очень опасно…
Как всё быстро! Могло это произойти, он был готов — но не думал, что так всё быстро!
— …Найти какого-нибудь профессора… какие-нибудь новые антибиотики — самые сильные…
Неужели такие явные причина и следствие: вчера он отказался поменять мамочку местами с какой-нибудь менее удачливой старушкой — и сегодня уже температура?! Такое явное доказательство, что он и только он сделал роковой выбор?!
— Ну чего ты молчишь?! Есть у тебя какие-нибудь подходящие знакомые?!
— Нет.
— Ну как это нет?! У тебя в институте полно профессоров! Знакомы же они с медицинскими профессорами! Профессура всегда друг друга знает! Как это не найти в Ленинграде нужного профессора?!