Праздник саранчи

Мотоцикл, пыля по проселку, выбрался на шоссе и остановился у столба, врытого на обочине. Пустынная, без единой машины дорога уходила от столба в обе стороны и терялась в степи. На столбе висел почтовый ящик.

Митя подошел к столбу, заглянув в ящик. Ящик был пуст. Закрыв его, Митя вернулся к мотоциклу, присел, глядя на дорогу, терявшуюся вдали…

Когда он въехал через ворота во двор, навстречу ему с колоды поднялся маленький щуплый мужик. 8 рука мужик держал веревку, на которой была привязана тощая рыжая корова с раздутым брюхом. Она лежала на боку и грустно глядела на Митю.

— Подвела меня корова, Дмитрий Васильевич, — заговорил мужик. — Помирает.

— Откуда знаешь? — Митя разглядывал корову.

— Чую. Отравилась, дура, дрянь какую-то съела, а может, и время ей пришло.

— Старая?

— Да нет, молодая, шесть лет в марте будет.

— А ко мне зачем привел? — спросил Митя.

— Может, посмотришь?

— Я ж не ветеринар. К ветеринару ее надо, я-то в коровах не понимаю ничего.

Мужик кашлянул, переминаясь с ноги на ногу.

— Вот, руку мою тогда посмотри, — сказал он и протянул Мите руку. — Бутыль из-под кислоты промывал, кислотой, значат, разъело.

Митя, придерживая осторожно, оглядел его руку. Кожа на руке мужика слезла до самого мяса.

— У меня, значит, собака сдохла, — снова заговорил мужик. — Весной. Мерзкая была собака, но под гармонь выла хорошо. Потом жена умерла, тоже дура. Я на новой женился сразу, еще хуже дуру взял, теперь вот корова помирает. Масть не та пошла. Я сам-то офицером-летчиком хотел быть, а пять лет матросом прослужил. Ладно, пойду я, — засобирался он вдруг.

— Куда?

— В степь ее поведу, — мужик кивнул на корову. — Пусть там помирает, а может, траву какую найдет.

— Подожди, — остановил его Митя.

Он вынес из дома саквояж. Засучив мужику рукав, осторожно смазал ему руку мазью, наложил повязку. Мужик кашлянул снова.

— Может, и корову посмотришь? — спросил он как-то безразлично.

— Руку три дня не мой, а корову к ветеринару веди.

— Был у нас ветеринар, да помер. Остался один зоотехник, тоже сейчас в городе, — мужик вздохнул. — Может, она скатерть сожрала? Третьего дня скатерть во дворе сушилась… утащили. Рентгеном бы ее, заразу, просветить или уж зарезать!

Они стояли и глядели на корову. Митя снова сходил в дом, вынес кусок хлеба. Он нашел в саквояже какую-то баночку с таблетками, высыпал все таблетки на ладонь. Размяв хлебный мякиш, залепил в него таблетки.

— Hу-ка, давай, — присев на корточки, он протянул мякиш корове. — Давай, давай, ешь!

Корова слизнула хлеб с его ладони и стала медленно пережевывать. Митя встал.

— Я ей слабительное дал, — объяснил он мужику. — Сто доз. Может, выйдет твоя скатерть.

— Спасибо тебе, Дмитрий Васильевич! — Мужик, повеселев, потянул за веревку. — Ну вставай, дура! — крикнул он корове. — В степь ее поведу, пусть гадит! — сказал он, улыбаясь Мите.

Корова замычала и тяжело поднялась. Мужик стегнул ее концом веревки.

— Война бы скорей началась, что ли! — вдруг сказал он.

— С кем? — удивился Митя.

— Да все равно с кем, все веселее жить! Прощай, что ли!

— Прощай!

Мужик пошел к воротам. Корева, тяжело покачивая раздутым брюхом, поплелась за ним. Они ушли в степь, и долго еще в степи раздавалось протяжное мычание…

Ночью ветер прекратился, и стало cовсем тихо. В доме горел свет. Лампа, висевшая во дворе, тускло освещала сарай, часть забора. За забором начиналась непроглядная темнота. Ни единого огня не было в степи.

Митя, постелив во дворе кошму, лежал, облокотившись на тулуп, и смотрел маленький телевизор. Передавали всемирные новости. Говорили что-то на английском языке дикторы, на экране возникали и пропадали какие-то города, шли корабли в океане.

Bдpyr собака, лежавшая рядом с Митей, вскочила и залаяла. Митя встал, вглядываясь в темноту. Собака умолкла, легла снова, успокоившись. Мите тоже сел, продолжая смотреть новости.

Телевизор вдруг погас. Погас свет на столбе и в доме, сразу стало темно и тихо. Митя в абсолютной тишине чиркнул спичкой, зажег керосиновую лампу.

Держа лампу над головой, осторожно переступая камчи, он обошел дом. Здесь, под крышей, на старой ржавой раме стоял двигатель от машины. Митя сунул в него руку, подергал за какой-то рычаг. Переложив лампу из руки в руку, он нажал на стартер. Двигатель завелся, и сразу зажегся свет в доме и во дворе. Митя газанул, и свет разгорелся ярче, так, что стала видна степь за забором. Митя установил двигатель на малых оборотах, задул лампу.

Вернувшись, он снова улегся перед телевизором и стал слушать всемирные новости…

У разрушенной кошары стоял «ЗИЛ» с простреленными колесами, рядом, раскинув руки, лицом в землю лежал человек. Мужики оружьями, окружив цепью кошару, сидели, лежали за остатками каменной ограды, кое-где курили. Метрах в ста стоят и их машины, мотоциклы, из-за машин гоже выглядывали мужики с ружьями. Было тихое раннее утро.

Митя, пригнувшись за камнями, бинтовал руку единственному в цепи милиционеру. Милиционер, крупный, крепкий мужик, сидел в майке, привалившись к камням, и зло косился на кошару.

— В меня картечью с пяти лет стреляют, — говорил он, сжимая здоровой рукой автомат. — А вот, жив еще! В районе суки сидят, и в области суки, и в Кремле суки, патронов не допросишься, продали все! Эй, ты, вошь! — закричал он вдруг в сторону кошары. — Не вздумай сдаваться! Я пленных уже четыре года не беру, лучше застрелись!

К машинам подскакали двое всадников. Они спешились, и один, не спеша, Пошел к кошаре. Из кошары выстрелили, человек шел все так же, не пригибаясь.

— Ложись! Ложись, дура! — закричали ему из цепи мужики.

Из кошары снова выстрелили. Милиционер приподнялся и дал короткую очередь по кошаре. Потом повернулся и выпустил очередь над головой идущего. Тот пригнулся и быстро побежал вдоль цепи. Подбежав к милиционеру и Мите, он упал на колени. Это был парнишка лет шестнадцати, совсем еще пацан.

— Дядя Рябов, хочешь помогу тебе? — радостно заговорил он. — Я знаю, чего надо сделать!

Милиционер поймал его здоровой рукой за ворот, а раненой ударил кулаком по уху. Парнишка вырвался, отскочив в сторону, вытер кровь со щеки.