Преданная. Невеста
Шрифт:
– Я думаю, всё будет хорошо, – даю прогноз, который никто давать права не имеет. В ответ получаю специфическую благодарность: Руслан поднимает голову и улыбается кривовато. Смотрит внимательно. Слегка качает головой...
– Я чувствую огромную вину, Юля. Перед ней.
Не хочу это знать и слушать. Киваю и снова затягиваюсь. Не хочу иметь с ним ничего общего. Знаю себя: я склонна жалеть. Проникнуться к кому-то – две минуты. Я до сих пор помню, как он в ту первую ночь сидел на ступеньках больницы. Курил без остановки и смотрел в одну точку. Он здесь один. И она там одна. И я...
– Наверное,
– Ты вроде добрая, но сучье что-то есть...
Никак не реагирую. Смотрю на него и редко моргаю. Определенно есть. В частности, благодаря вам.
– Мы ругались. Я в эти дни много раз прокручивал наши слова: мои и ее. Я сказал, что если все вокруг имеют к ней претензии, то дело скорее всего все же в ней.
Я уверена, что мой взгляд ничего не выражает: ни осуждения, ни удивления. Но услышь я что-то такое от своего отца – мне было бы очень-очень-очень больно.
– И если она не хочет жить по моим правилам – она может попробовать сама. И по своим.
Смаргиваю.
– Она попробовала...
Когда ловлю новый взгляд, вижу, что весы снова склоняются в сторону суки над доброй. Он смотрит на меня долго и молча. Потом встает. Делает длинную затяжку и выбрасывает сигарету в урну. Забирает мою из холодных пальцев. Не брезгуя, тянет в рот. Я слежу. Выпускает дым в воздух, а дальше командует:
– Зажуй мятной жвачкой, если будешь ехать в суд.
– Я разберусь.
Хмыкает. Мы стоим слишком близко и давно пора отойти. О чем уже разговор?
– Спасибо тебе, Юля. Ты не обязана.
– Я и не для вас это делаю.
Усмехается.
– Показалось, что добрая. Ты завтра приедешь?
Киваю.
– Я буду еще пытаться, но уже не уверена. Может ей будет лучше, чтобы я перестала...
Согласен Смолин или нет – не понимаю. Он просто смотрит на меня и думает. Я сжимаю мобильный сильнее, чувствуя повторяющиеся импульсы вибрации. Уверена на 99%, что это моя любимая бойцовская собака. Но брать при отце Лизы не буду. Он тоже слышит и не требует.
За эти дни мы ни разу не обсуждали, как я оправдываю свои поездки перед Тарнавским. И я уверена, что вопросы у Смолина есть, но он их сдерживает.
– Когда всё закончится, я буду щедрым, Юля.
Закрываю глаза и не хочу открывать, чтобы снова увидеть его.
– До свидания.
Разворачиваюсь и выхожу на ведущую к воротам дорожку.
Еще по пути поднимаю трубку и успокаиваю Славу притворно-бодрым:
– Алло.
Хотя у самой в голове одна мысль: когда всё закончится, я хочу только чтобы Лиза не загремела сюда еще раз, потому что как бы там ни было, вас она любит.
Глава 41
Глава 41
Юля
Ты и так сделала больше, чем сделал бы любой другой человек, Юль. Ты можешь порвать все жилы, но если она не хочет – ты не заставишь.
Эти слова моего судьи особенно отчетливо звенят в ушах, когда я нахожусь в тишине больничной палаты.
Да, я приехала снова.
Лиза спит. Из коридора доносится писк какого-то аппарата. Насколько я поняла, по медицинским показателям
ее уже должны были бы отпустить домой, но отец оплатил палату, чтобы дочь побыла тут подольше. Ему спокойней, когда она находится под присмотром.И мне, если честно, тоже.
Я могла бы прислушаться к Славе и больше не приезжать. Рассказывая ему о том, как принесла Лизе очередной букет, не сдержалась – расплакалась. Происходящее делает мне больно. Перспективы – еще больней. Я в какой-то степени даже ненавижу свою упертую натуру, но приходит новый день – и я снова еду к ней.
Выбрасываю все цветы, которые, как оказалось, не доставляют Лизе никакого удовольствия. Не трогают. Не помогают.
Убираю опавшие лепестки и листики с опустевшего столика. Закончив, задерживаюсь у окна. Смотрю вниз, не зная, что делать дальше.
И речь не только о сегодняшнем приезде. А в принципе.
Чинить нашу дружбу сейчас бессмысленно. И это, пожалуй, ужасно. Меня снова догоняет ситуация, из которой нет беспроигрышного выхода. Но пугает меня не личный проигрыш, а последствия для людей, которых я всем сердцем люблю.
Оглянувшись, смотрю уже на Лизу. Она выглядит совсем беззащитной. Я хотела бы, чтобы и ей, и мне жить было просто легко. Я убедила себя, что вырвать ее из сердца не составит труда и будет правильным. Я даже заполнила зияющую дыру переизбытком чувств к Славе. Но... Это же так не работает. Ее уголок в моей душе всегда останется только ее уголком. Даже когда я стану для нее самой ужасной в мире предательницей. Хуже, чем сейчас.
Прерывисто вздохнув, подхожу к кровати. Могла бы устроиться в кресле, но сажусь ближе. На матрас.
Могла бы не касаться, но тянусь к ее руке. В вене нет катетера. К сгибу локтя не тянется тонкая трубка, но ее рука все равно по привычке лежит «правильно».
Я смотрю на расплывшиеся по коже синяки и горло сжимается. Мне ее жалко. Мне вместе с ней больно.
Касаюсь тонкой кожи. Глажу.
Качнув головой, шепчу для себя:
– Ты такая дурочка, Лиз. Такая дурочка…
На глаза наворачиваются слезы. Тяжесть предстоящих решений ложится на плечи полным весом. Она же давит грудную клетку. Собравшаяся слеза скатывается по щеке, я ее смахиваю.
– И я тоже дурище…
Склонившись, упираюсь в руку подруги лбом. Жмурюсь. Сжимаю зубы. Держу в себе то, чем ни с кем нельзя делиться. Взрослая жизнь отличается от детства необходимостью принимать неоднозначные решения и нести за них ответственность. Я шагнула во взрослую жизнь сознательно.
Чувствую движение руки. Сначала инстинктивно сжимаю, выдавая свой страх отпустить. Потом понимаю, что разбудила. Стыд топит с головой. Дернувшись, выравниваюсь. Отпускаю руку сама. Смотрю на Лизу с улыбкой, смахивая слезы.
Она в ответ – привычно уже безэмоционально. Молчит. Только я больше и не жду слов.
С моих губ срывается какое-то влажное:
– Прости. Спи. Я ухожу. Цветы выбросила, чтобы тебе не мешали.
Отталкиваюсь от матраса и правда хочу встать. Противно от мысли, что мои слезы могут выглядеть манипуляцией. И услышать новую порцию адресованного мне дерьма я не готова.
Нужно быстро выйти, спуститься в парк и там уже проплакаться. Принять, что возвращаться не стоит. Но даже отойти у меня не получается.