Предать нельзя Любить

В самых откровенных, неприглядных деталях.

Подцепляю пальцами резинку и запускаю их в волосы.

Оказывается, внутри меня еще столько слёз, что хоть ковшиком вычерпывай. Но это последние.

Я клянусь мамочкой, что это последние. Сейчас я выреву те, что остались и больше никогда не заплачу из-за него.

Моя боль до такой степени ощутимая, что мне сейчас абсолютно все равно. Пусть видит. Пусть он узнает, что со мной сделал.

С нами сделал.

– Ты умер для меня сегодня, – произношу, немного успокоившись. – Умер.

– Ты умерла для меня еще раньше, – парирует он грубовато. – Поднимайся.

– Если ты думаешь, что я лью слезы по тебе, не обольщайся, – вновь поднимаю на него обозленные глаза. – Я никогда, никогда тебе этого не прощу. После неё я никогда тебя не приму. Даже если ты все узнаешь.

– Всё что надо я уже знаю. И не прошу твоего прощения, если ты не заметила, – уводя глаза, выговаривает глухо. – Зачем приходила?

– Мне нужны мои вещи.

– У меня их нет.

– А где они? – вскрикиваю.

– Я их выкинул. Ты не появлялась почти три недели.

– И что?

– Тебе они были не особо нужны.

– Ты в себе вообще? – поднимаюсь с пола. – Ты их покупал, чтобы выкидывать?

Там же всё. Зимняя одежда, платья для работы, некоторые документы. Обувь. Украшения. Не бог весть какие, но мои! Заработанные.

– Я могу вернуть деньгами, – говорит он сдавленно, извлекая из внутреннего кармана бумажник. – Это был порыв, я не должен был так поступать с твоими вещами. Сколько тебе нужно?!

– Засунь эти деньги себе знаешь куда? – отвечаю резко. – Проваливай.

– Сколько тебе необходимо, чтобы купить зимние вещи? – оценивающим взглядом проходится по моему пальто, высоким сапогам и морщится. – Я готов возместить ущерб.

Ущерб, который ты мне нанес не возместить никакими деньгами.

Дверь неожиданно открывается и на пороге появляется Елена Степановна. Увидя её, я опять срываюсь в слезы и загораживаю лицо волосами.

– Это что здесь происходит? – спрашивает женщина строгим тоном. – Молодой человек покиньте помещение.

– Извините, – выговаривает Арсений холодно.

– Уходите.

По тяжелым шагам и оглушающему стуку понимаю, что он её послушался.

– Ну и что ты расклеилась? – говорит Елена Степановна, снимая с моих плеч пальто.

– Он… там с ней, – жалуюсь, когда женщина скидывает с меня обувь, словно с годовалого ребенка. – Не один.

– Значит, это просто не твой человек. Сейчас мы переоденемся и пойдем пить чай. Ты ведь любишь малиновое варенье?

– Люблю, – киваю и смотрю на деньги, оставленные на тумбочке при входе.

Глава 31. Арина.

До новогодних праздников я решаю остаться у Елены Степановны. Её сын перебрался в другую страну, а муж несколько лет назад скончался после продолжительной болезни.

Если не считать Кнопку, она совсем-совсем одинока.

Так же, как и я.

Дома меня всё равно никто не ждёт, а здесь встретим праздник вместе.

Дальнейшие дни я веду строго по тому принципу, который так настойчиво рекомендовал Арсений Рудольфович. Он сказал «ходи и оглядывайся». Так, в общем-то, я и живу. Но не потому, что боюсь его великого и ужасного.

Щас же.

Перетопчется, предатель. Просто… опасаюсь, что меня стошнит при встрече.

Он физически мне противен. Нас больше ничего не связывает, слава богу. Было бы печально оказаться в такой ситуации спустя лет десять. Поэтому стараюсь себя настраивать, что всё к лучшему.

Эта простая философия помогает жить.

Мне даже комфортнее теперь воображать, что со мной был абсолютно другой человек. Потому что объяснить, почему так повёл себя Арсений, я не могу.

Нет, конечно, у меня есть оправдание.

Он просто никогда меня не любил. Ни капельки.

Принять это так же болезненно, как забыть.

Пару раз в неделю навещаю Виктора Андреевича. Врачи наконец-то готовят его к операции, так как показатели крови значительно улучшились. Мы много обсуждаем маму и то, какой она была. А ещё отчим рассказывает мне, как продвигаются поиски папы.

Мои родители познакомились в отпуске. В профсоюзе маме оформили путёвку в один из санаториев в Приэльбрусье. Она отдыхала там с коллегой и именно через неё детектив, которого нанял дядя Витя, разузнал кое-какую информацию.

Оказывается, мой отец из Москвы, и в то время являлся сотрудником одного из столичных НИИ. На данный момент устанавливают личность и уже после этого можно будет заняться поисками конкретного человека.

Я, конечно, не надеюсь.

Хотя кого я обманываю. Естественно, надеюсь. Просто мечтаю, что мой родной папа жив и здоров. Правда, не знаю, будет ли он рад новости о взрослой дочери.

В общем, это всё настолько волнительно, что на время удаётся оставить мысли про Долинского и его ходячее кимоно.

А ещё прямо перед Новым годом я начинаю болеть. Видимо, организм не выдерживает стресс, закутанный в осеннее пальто и обутый в сапоги из тонкой кожи. Сперва начинается жуткий кашель, который я гашу таблетками, выданными Еленой Степановной. А спустя пару дней поднимается температура. Сразу высокая и такая, что без жаропонижающего с постели встать просто невозможно.

Наверное, работать в этом случае глупо, но я пару раз распевшись дома, отваживаюсь.

Отказываться от хорошего заработка в горячее время – глупо и недальновидно.

***

Поправив колючее платье, расшитое золотистыми пайетками, выхожу на сцену. Свет в баре приглушён, софиты небольшого размера, но всё равно слепят.

Пытаюсь унять внутреннюю дрожь, вызванную то ли высокой температурой, то ли смутным беспокойством, неожиданно возникшим в груди.

Каблуки жмут, ладонь, обхватывающая микрофон, становится влажной. Может, не стоило сегодня работать?!

Как бы вконец не охрипнуть.

Несколько раз пропускаю вступление, затем всё же начинаю петь. Сама себя не слышу, но на лицах людей, сидящих за столиками возле сцены, нет удивления или насмешек. Хотя чего они в караоке ещё не слышали?