Предатель
Шрифт:
— Уттрах! — прошипел он, когда я привёл его в чувство ведром воды из канавы. — Триак лемил, я ворка кир-эх!
— «Уттрах» означает «трус», милорд, — перевёл Адлар в ответ на мой вопросительный взгляд.
— А остальное?
Жонглёр неуютно поёжился. На его лице по-прежнему почти не было цвета. Пятно убийства на некоторых душах задерживается дольше, чем на прочих, и мне показалось, что события прошлой ночи развеяли любые идеализированные мысли, какие только этот юнец мог питать в отношении солдатской службы. По взглядам, которые он бросал на других обитателей постоялого двора, становилось ясно, какой страх и отвращение он питает к поставленной перед ним задаче. Эйн сидела в углу, положив перо на открытый ротный
Прошлой ночью я услышал почти всю его историю. Разбойник рассказал, как ему за несколько дней удалось внедриться в группу наёмников, направлявшихся в Атильтор. Его описание священного города соответствовало тому, что говорили Вдове убегавшие по Королевскому тракту: виселицы, порки, ворующие наёмники и перепуганное население. Спустя целую неделю после этого пьяный арбалетчик из внутреннего круга Божьего капитана выдал хитрый план своего командира спрятать убийц в наиболее вероятном месте остановки Блудницы Малицитской на дороге в Атильтор. Осознав нависшую опасность, Тайлер задушил болтливого арбалетчика, украл лошадь и помчался к перекрёстку. От мысли о том, что могло случиться, если бы он хоть ненамного задержался, задрожала моя рука, которой я игрался одним из тех кривых ножей, что, видимо, так нравились вергундийцам. Этот экземпляр нашли в руке пленника, и я видел явный блеск ярости в его взгляде, когда он смотрел, как я его тереблю.
— Он сказал, — Адлар сглотнул, замолчав, — «Убей меня, если у тебя есть яйца».
— О-о, у нас-то яйца есть, козоёб! — прорычал Тайлер, подходя к пленнику. — А вот у тебя не будет, когда закончим! Отдадим тебя ей. — Он ткнул пальцем в сторону Эйн. — Она-то знает, как обращаться с такими, как ты.
Я встретился с ним взглядом, покачав головой. Тайлер прикусил язык и снова принялся ходить вперёд-назад.
— Интересное оружие, — сказал я, поворачивая клинок. — Как оно называется? — На самом деле ножей такой конструкции я раньше не видел. Клинок и рукоять были сделаны из одного куска стали — семидюймовый обоюдоострый серп крепился к изогнутой рукоятке с кольцом вместо навершия. Я видел, как вергундийцы просовывали указательный палец в кольцо, которое не давало ножу выпадать из руки, а обоюдоострое лезвие позволяло как резать, так и колоть.
— Они называют его «тракиешь», милорд, — ответил Адлар.
— «Тракиешь», — ответил я, не сводя взгляда с вергундийца, у которого покрытое синяками лицо дёрнулось от гнева. — А это слово означает что-нибудь, кроме как просто нож?
— У моей матери был такой, — сказал Адлар. — Она называла свой «клинком души». Вергундийцы получают тракиешь от вождя клана, когда достигают совершеннолетия, но только если сочтут, что у юноши есть душа. Они о таких вещах думают не так, как мы, милорд. Душа — то, что можно потерять или даже украсть у слабого или трусливого. Тех, кого сочтут бездушными, изгоняют. Они верят, что их тракиешь может отнимать души других, и это прибавит им силу в землях духов, когда Мать Смерть придёт забрать их.
— Дикарские суеверия, — пробормотал Тайлер.
— А-а, — протянул я, постукивая кончиком ножа по губам, и порадовался, увидев злобный взгляд вергундийца. Я решил, что верующий Ковенанта взбесился бы не меньше, если бы житель равнин нассал на алтарь в святилище мученика. — Итак, — продолжал я, — Наверное, ему бы очень хотелось вернуть эту вещь.
Адлар настороженно взглянул на пленника.
— Наверное. На самом деле, милорд, я не знаю.
— Так спроси его.
Жонглёр кивнул и задал вергундийцу короткий и простой вопрос, который вызвал в ответ гораздо более длинную тираду и брызги слюней. Житель равнин бросился вперёд, на сколько позволяли узы, оскалив зубы и сверкая глазами, и неразборчиво сыпал ругательствами, из которых
я не мог разобрать ни слова.— Как я понимаю, это было «нет»? — спросил я, когда вергундиец умолк.
— Судя по тому, что я смог разобрать, тракиешь можно только завоевать в бою, а торговаться за него нельзя. Оскорбительна сама мысль об их покупке или продаже.
— А продаваться самому не оскорбительно? Разве сам он, по сути дела, не шлюха? Ведь он продаёт своё тело за деньги.
Адлар молчал, и я, обернувшись к нему, увидел, что он виновато поморщился.
— Нет вергундийского слова, обозначающего шлюху, милорд. Они на такое смотрят… очень прагматично. Даже если он и поймёт вопрос, вряд ли сочтёт это оскорблением. Если в этом состояло ваше намерение.
— Ясно. Тогда, раз уж они такие прагматичные, мы тоже будем такими. Спроси его, действительно ли он хочет умереть, или предпочёл бы, чтобы ему дали лошадь и отпустили отсюда без новых увечий?
Тайлер резко остановился, но мой очередной взгляд остановил восклицание, едва не слетевшее с его губ. Я ожидал от вергундийца очередного яростного всплеска в ответ на перевод Адлара, но на этот раз он лишь подозрительно прищурился. Глядя, как он уселся, я понял, что под красно-бурой грязью и ссадинами у него лицо человека, которому уже за тридцать. Ветеран-наёмник, а не юнец, которого легко запугать. Такой человек, может, и не боится смерти, но и не стал бы наслаждаться смертью с тем рвением, как притворялся. А ещё я сомневался, что он не знает языка нанимателя.
— Ты ведь был в замке Уолверн? — спросил я, пристально вглядываясь ему в лицо. — Мы там убили много вергундийцев. Насколько я помню, они верещали, как резаные свиньи, не так ли, рядовой Тайлер? — бросил я через плечо.
— Скорее уж как ебущиеся кошки, — подбросил он. — А ещё молили о пощаде, когда мы их кончали.
Житель равнин пытался скрыть, что всё понял, но маленькая морщинка на его лбу и обиженно поджатые губы говорили о многом.
— Хватит, — сказал я, подняв руку, когда Адлар начал переводить. Вежливо улыбнувшись, я поднялся и вытащил два стула из кучи сваленной мебели. Опустившись на один, я жестом указал вергундийцу занять второй.
— Просто сядь, — бросил я, когда он так и остался лежать на боку, подозрительно нахмурившись. — И поговорим как мужчины, которым есть о чём договориться, а не как сердитые дети. Или… — я многозначительно повернул нож, — … можно закончить всё прямо сейчас.
Вергундиец, закряхтев, поднялся на колени, потом на ноги, и гордо выпрямился, прежде чем сесть на стул.
— Украденный тракиешь приносит только неудачу, — сказал он по-альбермайнски с тяжёлым акцентом. — Ты и сам это знаешь, ален-трахк.
Поскольку он очевидно не собирался переводить это явное оскорбление, я посмотрел на Адлара, приподняв бровь.
— «Ален-трахк» означает «раб женщины», милорд, — сказал жонглёр. — В кланах правят только мужчины. А тех, кто проявляет привязанность или уважение к женщинам, презирают.
«Раб женщины», подумал я, найдя в этом достаточно правды, чтобы ухмыльнуться. Впрочем, Эйн и Вдову эти слова не развеселили.
— Значит, мы рабы? — спросила Вдова, отходя от барной стойки и поднимая короткий боевой молот. Как бы тревожно это ни выглядело, меня больше беспокоил вид Эйн, которая отложила перо, и на её лице проступила знакомая пустая решимость.
У меня хватало жизненного опыта, чтобы предчувствовать ситуацию, которая вот-вот перерастёт в насилие, и потому я рявкнул:
— Все вон!
Лилат вышла первой, Адлар следом, не потрудившись скрыть на лице облегчение. Мне пришлось выдержать суровые взгляды Тайлера и Вдовы, прежде чем они соизволили выйти следом, а Эйн так и осталась сидеть и безо всякого выражения смотрела на вергундийца.
— Он плохой, — заявила она в ответ на мой многозначительный взгляд. — Уж я-то вижу.
Она очень узко понимала определение «плохой», но в её восприятии я не сомневался. Каким бы бесстрашным воином этот человек ни был, он оставался жестоким негодяем. Список его преступлений получился бы длинным, включая такие, за которые он заслуживал судьбы Эрчела. Но всё же, мне ещё нужно было побеждать в войне, а, как неоднократно доказал Тайлер, даже негодяи бывают полезны.