Предатель

— Должен получиться неплохой фильм, — запинаясь, выговорил Майкл.

— Как обстоят дела с приобретением прав на книгу?

Майкл сдержал волнение.

— Я над этим работаю, пока никаких проблем не предвидится.

— Хорошо, хорошо. Я рад, что все идет так гладко. Я еще позвоню. — Лео повесил трубку.

Закончив разговор, Майкл обнаружил, что от волнения у него дрожат руки.

В двери показалась Маргот.

— Пришел Джордж Хасуэй, выглядит очень радостным.

— Конечно, конечно, Маргот, зовите его, — сказал Майкл, стараясь выкинуть из головы проблемы с правами и сосредоточиться на текущих делах.

В комнату вошел Джордж Хасуэй с толстым рулоном плотной бумаги в руке.

— Майкл, — ставя рулон на стол, он так и сиял, — я прочел книгу, и я в восторге. Я всю ночь о ней думал и сделал несколько набросков. — Он развернул бумаги, чтобы показать эскиз дома.

Майкл всмотрелся в рисунок. Можно подумать, что Джордж забрался к нему в голову и извлек оттуда его представление о северокалифорнийском домике, где жил главный герой «Тихих дней».

— Что вы думаете?

— Это превосходно, Джордж; это и естьтот дом. Как вы это сделали?

— Ну, вообще-то я художник-постановщик, мальчик мой, а не только заведующий складом реквизита. — Он пролистал свои эскизы: там было все — дом, музыкальный зал, спальня, кабинет доктора, каждая значительная сцена в книге была представлена.

— Я в восхищении, — сказал Майкл. — Как вам удалось придумать все это так быстро?

— Я всегда работал быстро, — сказал Джордж. — Вы поверите, что я нарисовал эскиз этого кабинета, — он обвел рукой кабинет «Великого Рэндольфа», — за полчаса?

Майкл снова сел в свое кресло.

— Джордж, вы будете работать со мной в этом фильме? — спросил он.

Джордж порозовел и засиял.

— Мальчик мой, почту это за честь. — Он быстро моргал, голос его стал хриплым. — Много времени прошло с тех пор, как мне предлагали что-то серьезное.

— Да уж это работа что надо, — сказал Майкл, встав и похлопав старого художника по плечу. — Сценарий делает Марк Адер, а Роберт Харт согласился играть доктора.

— Вот это да, просто фантастика! — сказал Джордж. — А кто делает костюмы?

— Кого бы вы порекомендовали?

— Эдит Хед, но она умерла, так же, как и все, кого я знал.

— Подумайте еще.

— Есть одна девушка, — сказал Джордж. — Она живет неподалеку от меня, и она как раз ищет работу. Она молода, но, по-моему мнению, очень талантлива.

— Попросите ее сделать для меня несколько эскизов и позвоните Маргот, чтобы она назначила встречу. Как ее зовут?

— Дженифер Фокс — Дженни. Я скажу ей и сам поработаю с ней над эскизами. — Джордж улыбнулся. — Вы знаете, какая сцена в книге понравилась мне больше всего?

— Какая?

— Там, где доктор поет для молодой женщины. «Все мое сердце принадлежит тебе».

— Да, это замечательная сцена. Хотя из фильма нам ее придется убрать. Сомневаюсь, что Боб Харт ее вытянет.

— А почему бы и нет? Петь ему не придется — для этого вы можете нанять дублера, — а сыграть он сумеет, и неплохо.

— Я думаю, что эта сцена может быть слишком резким контрастом по сравнению с его прежними образами в кино.

— Очень жаль. Я люблю Легара.

— Кого?

— Легара. Франца Легара.

Майкл покопался в памяти.

— Опера? — наконец отважился спросить он.

— Оперетта, — сказал Джордж. — Он написал «Все мое сердце принадлежит тебе».

— А-а, — сказал Майкл. Он пока не понимал, о чем идет речь.

— Вы ее когда-нибудь слышали?

— Кажется, да, — солгал Майкл.

— Вы не уделите мне еще десять минут?

— Конечно, Джордж! — Майкл не мог понять, куда он клонит.

Джордж быстро вышел из комнаты, поднял трубку телефона Маргот и набрал номер. Пятью минутами позже появились два рабочих, которые притащили роскошное пианино и поставили его в углу кабинета Рэндольфа, потом в комнату вошли два пожилых мужчины. Один из них нес ноты.

— Пожалуйста, — сказал Джордж, указывая Майклу на диван, — садитесь.

Майкл сел.

— Мистер Винсент, — голос Джорджа звучал торжественно, — позвольте вам представить Антона Грубера и Германа Гехта.

— Здравствуйте, — сказал Майкл. Потом он вспомнил, кто такой Грубер. Этот человек написал музыку к десяткам фильмов в тридцатых — сороковых годах. О Гехте Майкл ничего не слышал.

Антон Грубер сел за пианино и сыграл мелодичное вступление, затем Герман Гехт, встав в позу артиста на сцене и сложив руки за спиной, начал петь.

Майкл прежде никогда не слышал этой музыки. Конечно, она звучала старомодно, но мелодия была чудесной. Старый артист пел немного надтреснутым баритоном, однако с таким чувством, что, когда он закончил и музыка смолкла, у Майкла стоял комок в горле. Он встал и громко зааплодировал.

— Господа, это было просто замечательно. Никогда не слышал ничего лучше.

— Я так и подумал, что вам понравится, — сказал Джордж. — Теперь вы понимаете, как важна эта сцена, доктор наконец в песне, пусть немецкой, выражает свои чувства к девушке, а прежде он о них и словом обмолвиться боялся.

— Вы правы, Джордж, — сказал Майкл. — Это может стать эмоционально самой сильной сценой в картине. Будет просто отлично, если только я уговорю Боба это сделать.

— Но ведь он актер, не так ли? — спросил Джордж. — Все актеры бездарны. Он никогда так не сыграет эту сцену, даже если он не будет петь. Здесь Герман сможет его продублировать.

— Это может сработать, — сказал Майкл. «Еще как сработает», — подумал он, зрители будут растроганы до слез, как это только что произошло с ним самим.