Предатели и палачи

Спустя тридцать лет после Великой Победы возмездие наконец-то свершилось. Следствие и суд расставили все точки над «i». Однако вряд ли кто до сих пор сможет здраво объяснить, как вполне обычный советский школьник, добрый и отзывчивый подросток, писавший стихи, вдруг стал хладнокровным участником массовых расстрелов и истязаний своих соотечественников.

ИСТОЧНИКИ

1. Википедия: 191-я стрелковая дивизия. Интернет.

2. Википедия: Юхновский Александр Иванович. Интернет.

3. Кобельнюк А. Он служил в «филиале гестапо». Ракурс-интернет.

4. Контрразведывательный словарь. Высшая школа КГБ СССР. М, 1972 г.

5. Курылёв О. Боевые награды Третьего рейха. М., 2005.

6. Макаров П. В ипостасях… Лебедь, №561,30 марта 2008 г.

7. Павлова Е. 30 лет под страхом смерти. Московский комсомолец, № 1963,20 декабря 2005 г.

8. Станкович В. Двойная жизнь предателя — поэт и палач в одном лице. НВО, 31 мая 2011 г.

9. ЦАМО. Ф. 33. Он. 687572. Д. 708. Л. 239.

ТОНЬКА — ПАЛАЧ ЛОКОТСКОГО ОКРУГА

1

Антонина Макаровна Макарова родилась в 1923 г. в деревне Малая Волковка, Сычёвского уезда, Смоленской губернии в бедной крестьянской семье. После окончания школы Антонина уехала за лучшей жизнью в Москву, но война сломала вполне достижимую мечту девушки. Как и тысячи сверстниц, она добровольно попросилась на фронт и очень скоро, с санитарной сумкой через плечо, в составе одной из дивизий народного ополчения отправилась на передовую.

К слову сказать, Антонина Макарова вполне могла клюнуть на разъяснения районных московских начальников, что воевать ополченцы не будут, а им придётся всего лишь решать вспомогательные задачи недалеко от дома. Например, на строительстве оборонительных рубежей, охране военных объектов, ловле диверсантов и т.д. Правда, былин ещё и льготы. Так, Е. Жирнов в статье «За партизанами сохранена заработная плата» касается материальной стороны, в том числе и мобилизованных добровольцев в народное ополчение:

«Жительница города Пушкина Ленинградской области Лидия Осипова 10 августа 1941 года записала в дневнике:

“Многие идут добровольцами на фронт. Это отнюдь не энтузиазм, а расчёт. Семьям добровольцев обеспечивается довольно большое пособие, а мобилизуют всё равно: не через неделю, так через две. Вот люди и спешат в “добровольцы”. Власть делает из этого пропагандную шумиху. И волки сыты, и овцы — если не сыты, то всё же имеют какой-то профит”….

Уход добровольцев на фронт из корыстного расчета, а не по зову сердца совершенно не соответствовал тому, во что на протяжении всех военных и послевоенных лет верил весь советский народ. Но документы свидетельствуют, что партия и правительство действительно стимулировали добровольцев: им на всё время службы сохранялась зарплата по прежнему месту работы.

Денежное содержание рядового красноармейца, призванного до войны или мобилизованного по повестке, составляло 10 руб. в месяц, и за участие в боевых действиях добавлялось столько же. Зарплата рабочего составляла около 300 руб. в месяц, а у передового отряда трудящихся — стахановцев — могла доходить и до 1000 руб. У специалистов с высшим образованием зарплата колебалась в пределах 500 — 1000 руб. Так что в выгоде добровольного ухода на фронт не было никаких сомнений.

Воодушевлённые успехом этой меры, руководители страны решили распространить её на тех, кто, несмотря на призывной возраст или проблемы со здоровьем, решил записаться в народное ополчение. 10 июля 1941 года Государственный комитет обороны (ГКО) принял постановление “О денежном обеспечении лиц, вступивших в народное ополчение”».

Ну как же Антонина Макарова могла пропустить такой шанс, да ещё если не воевать, а просто помочь фронту?

2

Всё оказалось намного прозаичнее, чем Тонька могла себе представить…

7 октября немцы силами 56-го моторизованного корпуса 3-й танковой группы с севера, 46-го и 40-го моторизованных корпусов 4-й танковой группы с юга и востока прорвались к Вязьме и окружили 19 стрелковых дивизий, 4 танковые бригады четырёх советских армий и группы генерала Болдина, образовавших «Вяземский котел».

11 октября 1941 г., все они пытались вырваться из окружения под общим командованием генерала Лукина. 85 тысячам бойцам и командирам удалось выйти к своим. Но там, под Вязьмой, на полях боев остались около 400 тысяч их товарищей, а 685 тысяч бойцов и командиров попали в плен.

Там, в «Вяземском котле», Антонина Макарова впервые в своей жизни оказалась в окружении.

А окружение — вещь безумно страшная! Окружение — это, в сущности, замкнутое пространство. «Что означала эта “замкнутость”? — объясняет на основе фактов Б. Беленкин. — Невозможность обороняться (заканчивались боеприпасы); голод (невозможность раздобыть пищу, к тому же в условиях рано наступившей зимы, т.е. рано выпавшего снега); вынуждение к постоянной смене места дислокации (к чему побуждали — непрерывные, в течение всех дней существования ещё хоть в какой-то степени боеспособных частей — танковые атаки, бомбёжки и артобстрел противника), и потому невозможность хоть как-то согреться, обсушиться в условиях непрекращающихся: дождя, мороси, снега… Боевые порядки нарушены, воинские части перемешались. Москвичи-ополченцы (в возрасте от 17 до 55 лет) оказались рядом с солдатами-призывниками, последние же — по своему происхождению — в основном крестьяне. Полуграмотные парни, с одной стороны, более приспособленные к выживанию в походных условиях, с другой — вовсе не горящие столичным патриотизмом. С неба — листовки про “жидов и комиссаров”. — А жиды-интеллигенты и коммунисты — их рядом в избытке… — ополченцы! В замкнутом пространстве вязьминского котла много чего обнаруживалось. Среди прочего, насколько эфемерным может быть понятие “свои — чужие” (имеются в виду массовые случаи выдачи оккупантам своих товарищей по плену — евреев и коммунистов). Оказалось, что свои могут оказаться столь же опасны, как и враг!.. Для большинства — эти “обнаружения”, эти открытия стали предсмертными». Но только не для Антонины Макаровой, ибо сопротивляться врагу она и не собиралась. Корыстолюбивая натура жаждала жизни. Некоторым нашим современникам это покажется очень знакомым, но это уже другой разговор.

3

О том, что было дальше, рассказывают О. Багалейша и Е. Сажнева:

«19-летняя медсестра Тоня Макарова очнулась после боя в лесу. В воздухе пахло горелой плотью. Рядом лежал незнакомый солдат. “Эй, ты цела ещё? Меня Николаем Федчуком зовут”. “А меня Тоней”, — она ничего не чувствовала, не слышала, не понимала, будто душу её контузили, и осталась одна человеческая оболочка, а внутри — пустота. Потянулась к нему, задрожав: “Ма-а-амочка, холодно-то как!” “Ну что, красивая, не плачь. Будем вместе выбираться”, — ответил Николай и расстегнул верхнюю пуговицу её гимнастёрки.

Три месяца, до первого снега, они вместе бродили но чащобам, выбираясь из окружения, не зная ни направления движения, ни своей конечной цели, ни где свои, ни где враги. Голодали, ломая на двоих ворованные ломти хлеба. Днем шарахались от военных обозов, а но ночам согревали друг друга. Тоня стирала обоим портянки в студёной воде, готовила нехитрый обед. Любила ли она Николая? Скорее, выгоняла, выжигала калёным железом страх и холод у себя изнутри.

“Я почти москвичка, — гордо врала Тоня Николаю. — В пашей семье много детей. И все мы Парфёновы. Я — старшая, как у Горького, рано вышла в люди. Такой букой росла, неразговорчивой. Пришла как-то в школу деревенскую, в первый класс, и фамилию свою позабыла. Учительница спрашивает: “Как тебя зовут, девочка?” А я знаю, что Парфёнова, только сказать боюсь. Ребятишки с задней парты кричат: “Да Макарова она, у неё отец Макар”. Так меня одну во всех документах и записали. После школы в Москву уехала, тут война началась. Меня в медсестры призвали. А у меня мечта другая была — я хотела на пулемёте строчить, как Анка-пулемётчица из 'Чапаева”. Правда, я на неё похожа? Вот когда к нашим выберемся, давай за пулемёт попросимся…”

В январе 42-го, грязные и оборванные, Тоня с Николаем вышли, наконец, к деревне Красный Колодец. И тут им пришлось навсегда расстаться. “Знаешь, моя родная деревня неподалёку. Я туда сейчас, у меня жена, дети, — сказал ей на прощание Николай. — Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости. Спасибо за компанию. Дальше сама как-нибудь выбирайся”. “Не бросай меня, Коля”, — взмолилась Тоня, повиснув на нём. Однако Николай стряхнул её с себя как пепел с сигареты и ушёл.

Несколько дней Тоня побиралась по хатам, христарадничала, просилась на постой. Сердобольные хозяйки сперва сё пускали, но через несколько дней неизменно отказывали от приюта, объясняя тем, что самим есть нечего. “Больно взгляд у неё нехороший, — говорили женщины. — К мужикам нашим пристаёт, кто не на фронте, лазает с ними на чердак, просит её отогреть”.