Предательство по любви

– Вас смущает вопрос? – осведомился Оливер.

– Есть ли в нем необходимость?.. Раскрывать врачебные тайны, да еще в присутствии пациента… – Говоря это, Харгрейв смотрел на защитника, словно не замечая Александры.

– Позвольте мне самому позаботиться об интересах миссис Карлайон, – сказал Рэтбоун. – Я их здесь как раз и представляю. Будьте добры, ответьте на мой вопрос. Опишите ее поведение. Она визжала? – Адвокат отступил на шаг, смерил свидетеля взглядом и удивленно округлил глаза. – Падала в обморок, билась в припадках? – Он развел руками. – У нее были галлюцинации? В чем выражалась ее истеричность?

Чарльз начал выказывать нетерпение.

– У вас дилетантское представление об истерии, простите за резкость. Это состояние умственного расстройства, и оно вовсе не обязательно выражается в бесконтрольном поведении.

– Как же вы заметили ее умственное расстройство, доктор Харгрейв?

Рэтбоун был безукоризненно вежлив. Наблюдая за ним, Монк вынужден был признаться себе, что сам он давно бы уже разорвал доктора на куски на виду у присяжных, хотя в глубине души и понимал, что расплата за это последовала бы незамедлительно и платить пришлось бы жизнью Александры.

Прежде чем ответить, медик задумался.

– Она не могла оставаться в покое, – сказал он наконец. – Ходила с места на место, садилась, вскакивала. Ее часто била дрожь, и за что бы она ни взялась, у нее все валилось из рук. Голос постоянно дрожал – бывало, она не могла связать двух слов.

– Но никаких галлюцинаций, обмороков, визга? – нажимал адвокат.

– Нет. Я ведь уже сказал вам. – Чарльз не скрывал своего нетерпения и поглядывал на присяжных, взывая к их сочувствию.

– Скажите нам, доктор Харгрейв, чем отличаются эти симптомы от поведения, вызванного сильным и продолжительным потрясением?

Прежде чем ответить, врач помедлил несколько секунд.

– Не думаю, что их вообще можно отличить, – произнес он наконец. – Но она не говорила ни о каком потрясении.

Оливер демонстративно уставился на свидетеля, словно не веря своим ушам:

– Она даже ни разу не намекнула вам, что ее муж изменяет ей с другой женщиной?!

Харгрейв наклонился вперед, опершись на перила:

– Нет… Не намекала. Я уже говорил, мистер Рэтбоун, что никакого драматического открытия она сделать не могла, потому что открывать было нечего. Эта измена, если вам так угодно, является плодом ее воображения.

– Или вашего, доктор, – процедил сквозь зубы Оливер.

Чарльз вспыхнул, но скорее от смущения и злости, чем от чувства вины, после чего бестрепетно взглянул адвокату в глаза.

– Я лишь ответил на ваш вопрос, мистер Рэтбоун, – резко сказал он. – Вы же извращаете мои слова. Я не говорил о том, что измена была. Напротив, я говорил, что ее не было.

– Совершенно верно, – согласился защитник, поворачиваясь к залу. – Измены не было, и миссис Карлайон ни разу не упоминала о ней как о причине своего потрясения.

– Это… – Харгрейв колебался, точно не находя нужных слов.

– Но чем-то она была сильно потрясена, эту возможность вы допускаете?

– Конечно.

– Благодарю. Когда это случилось? Я имею в виду, когда вы впервые заметили ее смятенное состояние?

– Точной даты назвать не могу, но где-то в июле прошлого года.

– Приблизительно за девять месяцев до смерти генерала?

– Совершенно верно. – Чарльз улыбнулся, позабавленный этим быстрым арифметическим подсчетом.

– И вы не имеете представления, что могло послужить причиной этого?

– Ни малейшего.

– Вы были врачом генерала Карлайона?

– Я уже говорил вам, что да.

– В самом деле. И вы утверждали, что можете сосчитать по пальцам все случаи, когда оказывали ему медицинскую помощь. Похоже, у генерала было великолепное здоровье, а раны, полученные в бою, ему обрабатывали военные хирурги.

– Вы утверждаете очевидное, – надменно произнес медик.

– Тогда вам, вероятно, очевидно и то, что вы не упомянули об одной ране, которую пришлось обрабатывать лично вам, – тонко улыбнувшись, сказал Рэтбоун.

Впервые на лице Харгрейва отразилось настоящее замешательство. Он открыл рот, но, так ничего и не сказав, снова закрыл его. Костяшки его вцепившихся в перила пальцев побелели.

В зале стало тихо. Адвокат сделал пару шагов в сторону и обернулся. Все с интересом ждали продолжения.

Лицо Чарльза застыло, но уклониться от ответа было невозможно, и он это знал.

– Это был несчастный случай, причем довольно глупый, – произнес он в конце концов, пожимая плечами. – Генерал чистил декоративный кинжал и порезал себе бедро.

– Вы при этом присутствовали? – как бы невзначай поинтересовался Оливер.

– Э… нет. Меня вызвали, потому что рана сильно кровоточила, и, естественно, я спросил генерала, как это произошло.

– То есть вы все узнали с чужих слов? – Рэтбоун приподнял брови. – Неудовлетворительно, доктор. Может быть, это правда, а может, и нет.

Ловат-Смит встал со своего места.

– Имеет ли все это отношение к делу, милорд? Я догадываюсь, что мой ученый друг пытается подорвать доверие присяжных к доктору Харгрейву, задавая ему совершенно посторонние вопросы, но он лишь попусту тратит наше время.

Судья взглянул на адвоката.

– Мистер Рэтбоун, объясните нам, что вы, собственно, хотите выяснить? В противном случае я буду вынужден прервать вас.

– О да, милорд, – уверенно ответил Оливер. – Я убежден, что ранение, о котором мы говорим, имеет непосредственное отношение к данному делу.

Уилберфорс оглянулся, выразительно разведя при этом руки – ладонями вверх. В зале послышались смешки, но тут же стихли.

Чарльз вздохнул.

– Будьте добры, опишите ту рану, доктор, – вернулся к расспросам адвокат.

– Это был глубокий порез бедра спереди и немного смещенный внутрь, как и должен был вонзиться выскользнувший из руки нож.

– Насколько он был глубоким? Дюйм? Два дюйма? И какой длины, доктор?

– Около полутора дюймов глубиной и пять дюймов длиной, – устало произнес медик.

– Серьезное ранение. А в каком направлении был нанесен удар?

Побледневший свидетель молчал.

Александра подалась чуть вперед со скамьи подсудимых, как будто впервые услышала что-то неожиданное.