Предавший однажды

Надя молча смотрела на него, и в её глазах он видел боль и беззащитность. Хотелось объяснить, что он бы с удовольствием бросился с ней во все тяжкие прямо сейчас, — но Роман считал подобное заявление эмоциональным давлением. Зная лучше других, как действуют на психику такие фразы, подстёгивая к принятию нежелательных решений, он молчал.

Пусть разбирается сама, что ей больше нужно: пытаться построить новые отношения или продолжать домучивать старые до тошноты. Роман был уверен процентов на девяносто девять, что Надя выберет второй вариант — такой уж она человек.

— Ты прав во всём, — сказала она в конце концов и болезненно усмехнулась. — Я знаю, что ты прав и так нельзя, но тем не менее беспокоюсь за тебя и тянусь к тебе. Сегодня ты слишком мрачный, я уверена, что вчерашний переезд прошёл не очень гладко, поэтому и занервничала, когда ты отказался отвечать…

— Мой ответ ничего тебе не даст, — покачал головой Роман. — Просто я остался без вещей.

— Не отдала?

— Отдала, но не совсем в целом виде. Носить невозможно. Так что у меня временно есть только это, — он похлопал себя по карманам куртки. — Вчера было уже поздно носиться по магазинам, но сегодня в обед и после работы схожу, хоть трусов себе куплю.

— Кошмар… — протянула Надя, глядя на Романа с ужасом. — Немыслимо… Ну как так…

— Перестань, — сказал он мягко. — Я ведь уже говорил: не надо оценивать Лену по критериям, которые ты применяешь к другим людям. Я легко отделался.

— Легко?..

— Конечно. По крайней мере пока. Но в дальнейшем, возможно, истерика у неё будет набирать обороты, и мне сейчас ни к чему добавлять себе переживаний. Давай останемся в рамках…

Он не договорил.

Надя, как-то резко выдохнув, подалась вперёд, встала на цыпочки и поцеловала его, обняв обеими руками за шею и заглядывая в глаза с трепетом искренне влюблённой девушки, из-за чего замерло, а затем горячо и быстро забилось сердце.

89

Надежда

— Собираешься отказаться от единственной радости? — прошептала я Ромке в приоткрытые губы, наслаждаясь ощущением его тёплого дыхания на своих губах, чувствуя большие руки на своей талии, которые прижали меня к нему крепче. — Ты так совсем скопытишься, Ром.

— А что я могу? — ответил он, наклоняясь и сам — чтобы легко коснуться моих губ своими. — Целоваться на пожарной лестнице не выход. Тем более что скоро здесь собираются повесить камеры.

— Но пока их нет…

Я чувствовала себя полубезумной и беспечной девочкой-подростком, оттаскивая Ромку ниже по лестнице, к окну с подоконником, чтобы он мог усадить меня туда, и расстёгивая на нём куртку, которая мне всегда не нравилась, но теперь, похоже, была его единственным имуществом.

Он не сопротивлялся. Я понимала, чувствовала, что он и не будет сопротивляться — несмотря на все свои слова. Слишком давно он хотел, чтобы всё это сбылось. И слишком был несчастен, а у несчастных людей мало сил на подвиги.

Отказаться от женщины, которую любишь, — это всё-таки подвиг…

Распахнув наши куртки, мы прижались друг к другу, обнявшись, будто два котёнка под пледом, и я счастливо улыбнулась, когда Ромка принялся с жадностью целовать мою шею, забыв прежние аргументы.

— Вот что ты со мной делаешь? — бормотал он, не прекращая поцелуи. — Всё ведь сказал, и ты согласилась, а теперь…

— Ум с сердцем у меня не в ладу просто, — ответила я, хихикнув. — Впрочем, у тебя тоже. Поцелуй меня ещё. Хочу больше.

— Ну не здесь же… В любой момент кто-нибудь захочет спуститься…

— Ой, плевать.

Обхватывая Ромку руками и ногами, вжимаясь в него и чувствуя, как сильно он возбуждён, я целовала его губы, щёки, подбородок, не способная остановиться, с каждым мгновением распаляясь всё больше и больше и распаляя его, — чистейшая стихия, абсолютная эмоция, оголённый нерв… Куртки давно свалились — Ромкина на пол, моя на подоконник, — но нас это не смущало. Думаю, если бы в этот миг кто-то вышел на лестницу, мы бы и то не обратили на этого человека никакого внимания.

Но никто не вышел.

Кажется, я была первой. Первой попыталась расстегнуть молнию на Ромкиных джинсах — но наткнулась на ремень и захныкала от дурацкой задержки.

— Надя, ну зачем? — выдохнул Ромка, но, вопреки своим словам, принялся расстёгиваться. — Безумие…

— Да, — подтвердила я, просовывая ладони под его свитер. Какая горячая кожа! А если ниже, под джинсы…

— Надя! — рыкнул Ромка, когда я сжала его ягодицы. — Безобразие, я вот так не делаю!

— А ты сделай…

Ремень с глухим звуком свалился вниз — видимо, на куртку, — и Ромка тут же последовал моему примеру, забравшись одной ладонью мне под брюки — но я, в отличие от него, сидела, поэтому искомого он не достиг и, под моё нетерпеливое хихиканье и провокационные движения — я-то его ягодицы в покое не оставляла, — принялся расстёгивать молнию на моих брюках.

А дальше было сумасшествие. Оно и до этого было, но тем не менее не шло ни в какое сравнение с тем, что происходило в следующие минуты. Потоп, пожар, цунами — даже если бы случилось стихийное бедствие, мы вряд ли оторвались бы друг от друга, погружённые в собственные эмоции, чувства и желания.

От самого первого проникновения я вздрогнула и негромко вскрикнула — несмотря на то, что между ног давно было влажно до безобразия, я всё равно была не готова к такой резкости и глубине. Ромка тут же остановился, посмотрел на меня с беспокойством, но я лишь подалась навстречу, чтобы быть ещё ближе к нему, и развела ноги сильнее.

Естественно, мои брюки к тому моменту валялись там же, где и Ромкина куртка, и его ремень…

— Боже… — выдохнул Ромка, подхватывая меня под коленями и прижимая к оконной раме. — Надя…

— Рома… — прошептала я, посмотрев в его глаза — мне хотелось, чтобы он знал: я хорошо понимаю, с кем сейчас нахожусь, не путаю и не представляю на его месте никого другого.

И он понял. Улыбнулся — робко, но счастливо — и осторожно, медленно вышел из меня, чтобы спустя мгновение вновь наполнить собой. Горячим, пульсирующим, нетерпеливым и самым желанным.

Мы не разрывали взглядов до самого конца — так и двигались в унисон, смотря друг на друга, и зажмурились лишь на секунду — когда переживали пик совместного наслаждения, накрывшего нас с головой и навсегда оставившего в прошлом ни в чём не виноватую Надю, верную мужу.