Преддверие (Книга 3)
Шрифт:
– Ты как с куклой возишься.
– Надо сказать, Николаев, что ты весьма своеобразно выражаешь свои родительские чувства.
– Не могу сказать, чтобы я отчетливо представлял, каковы должны быть эти чувства. Ну скажи, Чернецкой, что можно чувствовать к существу, которое способно только спать или смотреть в потолок, притом - совершенно бессмысленно? Вдобавок другие куклы мяукают, только когда им нажимают на живот, а эта - в любое время дня и ночи... Мари, может быть, окно прикрыть?
– Нет, Митя, не надо. Пусть свежий воздух идет.
– Поправив еще какую-то, неизвестно чем не угодившую
– Никогда в Петербурге не было такого свежего воздуха - даже морем пахнет...
– Еще бы - не первый год стоит вся промышленность, и на один жилой дом приходится десяток необитаемых... А странно, я никогда не любил Питера, а сейчас...
– Неожиданно возлюбил?
– Не смейся... Ведь все-таки мы не даем ему умереть... Хотя бы эти розы, которые ты принес сегодня Мари... Ну не странно ли, что в городе, где каждый день умирают от голодного истощения, все-таки продают цветы?
– Мор и глад... А суета - сгорела.
– Женя рассмеялся.
– А ведь пословицу о пушках и музах придумали сытые... Нет более гадкой лжи, чем эта пословица... Ох ты... Маша, Бога ради, что это такое?!
– немного изменившись в лице. Женя обернулся к отошедшей Мари, которая, переменяя что-то в "кроватке", едва слышно успокаивала ребенка какой-то колыбельной.
– Что ты поешь?..
– Заплачку, - улыбнулась Мари.
– Меня научила когда-то одна старуха в деревне.
– Ты не можешь сказать все слова?
– Если я ничего не перепутала:
Открывай глаза, мое солнышко,
Улыбнись скорей, моя зоринька,
Поднимайтеся, сын и доченька,
Просыпайтеся, брат с сестричкою!
Привела я к вам вороных коней,
Вороных коней с длинной гривою,
Заждалося вас поле чистое,
Заскучал без вас буйный ветер.
Не ответят мне мои детоньки,
Не откроют глаз мои любушки,
Под плитой лежат сын и доченька,
Во сырой земле брат с сестричкою...
Кажется, так... Только, конечно, сначала там "просыпайтесь", а "поднимайтесь" потом.
– Надо сказать, что-то в этом есть не то... Двусмысленная petite chanson24... Кстати, непонятно - почему под плитой? Ведь в деревнях не кладут каменных плит на могилу...
– Могу объяснить, - Женя засмеялся.
– Откуда вообще взялся надгробный памятник? В обрядах бывает, когда утрачивается первоначальный смысл... А ведь он ведет свое происхождение от простого камня потяжелее, которым придавливали могилу, причем - далеко не всякую...
– Как обычно, когда Женя говорил на такие темы, голос его звучал не по хорошему вкрадчиво и дразняще... Эта интонация завораживала, увлекала...
– А какую, если не всякую?
– А такую, где надо, чтоб не вылазил... Так что милые детки из этой песенки - суть нечто вроде моих родственников... Ведь такого вы обо мне мнения, друзья мои любезные? В особенности ты, Николаев, Маша, как всякая женщина, смотрит несколько более трезво...
– С Жениного лица неожиданно исчезло двусмысленно-дразнящее выражение, мгновенно уступившее место доброй насмешливости.
– Может быть. довольно делать из меня Джона Мельмота?
– Женя, почему ты никогда не рассказываешь о себе?
– смягчающим слишком прямой вопрос тоном
– Да попросту потому, что рассказывать особенно нечего. Должен тебя разочаровать. Маша, у меня самая прозаическая биография. До девяти лет я жил больше в Стрешневе, нашем подмосковном имении, чем в Москве. Я рос банальным книжным ребенком. Потом, после смерти отца, жил до тринадцати с половиной лет за границей, в семье, тесно связанной с моей не кровными, но скорее деловыми узами, которой и была поручена опека, - я довольно богат, во всяком случае - был... В тринадцать лет я вернулся в Москву и поступил в пятый класс Поливановской гимназии... Ну а дальше и совсем просто Добрармия и Дон... Вот и все - ничего романтического. А кстати, Николаев, сегодня ведь - среда?
– Среда, но я не был в Доме...
– И я пропустил, причем - как-то очень глупо. Меня занесло в некое место на Фонтанке, где я наслушался бреда на всю оставшуюся жизнь, причем бред был философический.
– В ВОЛЬФИЛЕ, что ли?
– Именно. Нет, на самом деле там иной раз бывает любопытно, хотя публика пестрая. Просто на сей раз пережевывали "Петербург", а у меня сие кушанье не вызывает аппетита. Кстати, опять сегодня слышал, что Блок очень плох.
– Меня поражает. Женя, я слышала, что родные хлопочут, чтобы увезти его куда-нибудь лечиться, но ничего пока не добились, хотя ясно, что зимы он в Петрограде не переживет... Неужели же...
– Что же тут странного, Маша... Он сыграл свою роль, и больше им не нужен. А пожалуй - и нежелателен.
– Ну вот, опять... Чувствую, что моя дщерь, прослышав, что мне вставать ни свет ни заря, твердо вознамерилась не дать нам сегодня сомкнуть глаз...
– В таком случае она отменно сообразительна для своих лет. А вставать ни свет ни заря тебе, кстати, не придется, Николаев, - невзначай уронил Женя, вытаскивая портсигар.
– То есть?
– Вместо тебя иду я. Эту ситуацию вчера переиграли. Ой, извини, Маша, опять чуть не забыл, что тут не стоит курить.
– Погоди, я тоже, - Митя вышел вслед за Женей во дворик, выходящий на Большую Морскую: с приездом Мари Николаевы заняли довольно пригодную для жилья комнату в полуразрушенном доме - недалеко от Дома Искусств, но и не рядом... Раньше там жил кто-то из переехавших в Москву завсегдатаев Дома литераторов, Женя не помнил кто...
Ночь действительно отчетливее обыкновенного доносила дыхание моря.
Женя, подтянувшись с мальчишеской резкостью движений, уселся на каменных перилах крыльца и, болтая в воздухе ногой, начал сворачивать самокрутку. Митя, вставший, облокотясь, рядом, тоже закурил.
– У тебя хорошие вышли?
– Кончились, будь они неладны!
– Женя сердито сплюнул попавшим в рот кусочком папиросной бумаги.
– Сегодня вышли... Не курить не могу - я по натуре наркоман, хотя настоящих наркотиков никогда себе не позволял... А от запаха махорки меня рвет. Мерзостный запах.
– Зато сегодняшние розы весьма неплохо пахнут... Вот скажу Мари, откуда они взялись, - чтоб тебе впредь неповадно было.
– Да ладно тебе, подумаешь - жертва... Не могу же я, в самом деле, являться без цветов в дом такой очаровательной женщины, как твоя жена? Но с папиросами ты неплохо сшерлокхолмствовал.