Преддверие (Книга 3)

8

"Яков Христофорович!

Срочно зайдите к тов. Дзержинскому".

Петерс в сердцах смял записку.

Разумеется! Дня не прошло по приезде в Москву, а сукину шляхтичу история известна уже во всех подробностях... История - скверней некуда. Если бы порученное дело провалил таким позорным образом начинающий чекист десять против одного, что кончилось бы трибуналом... А тут, на потеху честному народу, оскандалился зампред ВЧК, и еще как оскандалился...

И уж во всяком случае Петерсу не хотелось говорить об этом провале с предом...

Как и многие другие, Петерс старался по возможности избегать личных контактов с Дзержинским, подсознательно отвращаясь от того отсутствия живого эмоционального взаимодействия в общении, которое всегда угнетало собеседников преда. Попытки войти в это естественное взаимодействие всегда отскакивали от какой-то невидимой стены, окружавшей Дзержинского. Подтянутый, всегда бесстрастно ровный в общении, он, казалось, не страдал от отсутствия дружеской близости с товарищами по работе. Большевики, знавшие преда еще по подполью, и только-только проклюнувшиеся из совпартшкол "молодые кадры" ощущали эту невидимую "стену" в общении с Дзержинским одинаково - разницы не было никакой. Общение с Дзержинским было втайне тревожаще-неприятно даже давно знавшим его людям, тем более разъяснения по поводу допущенных ошибок... Но другого выхода не оставалось.

– Звали, Феликс Эдмундович?

– Да, Яков Христофорович. Меня интересуют реальные обстоятельства прецедента в Ташкенте. Должен отметить, что имеющиеся у меня сведения выглядят... просто неправдоподобно, Яков Христофорович.

– Очень может быть, очень может быть, Феликс Эдмундович... Только объяснять мне нечего, убейте меня - сам ничего не понимаю...

– Как же так, товарищ Петерс?

– И на старуху бывает проруха: вон Вы-то как доверились тогда понапрасну этим сукиным детям эсерам, а, Феликс Эдмундович? Всякое ведь бывает, лучше всего - забудем-ка мы с Вами эту историю...

– Но и, разумеется, позаботимся о том, чтобы нелепыми слухами не компрометировать организацию. Думаю, что за распространение нелепых слухов о Вашей поездке в Ташкент необходимо строго наказывать, не так ли, Яков Христофорович?

– Совершенно с Вами согласен, Феликс Эдмундович.

9

От одуряющей жары спасал только зеленый чай - действительно приятнейшая вещь: обжигающе горячий, крепкий, со своеобразным запахом...

– Ну духота... Как в бане тут у вас, товарищ Зуркин.
– Полномочный представитель ВЧК в Туркестане Яков Петере отставил полосатую яркую пиалу.
– Есто материалы какие-нибудь по этому делу?

– Да вот, товарищ Петерс.
– В восточном, юношески чистом лице собеседника зампреда проступил румянец смущения.
– Я собрал тут кое-какие материалы, но не знаю...

– Давай-давай, парень, выкладывай, поглядим!
– ободрил Петерс.
– Я так понимаю, что основное сопротивление живоцерковникам идет от этого попа Воино-Ясенецкого...

– Совершенно верно, товарищ Петерс. Причем - налицо сговор с московскими попами... Удалось установить, что какое-то очень высокопоставленное лицо из Москвы прибывает в Ташкент и, ни с кем не видясь, сразу отправляется в городскую больницу...

– Что за черт?! Почему, в больницу?

– К Воино-Ясенецкому.

– Он что - болен?

– Нет... Вы не знаете еще? Ведь Воино-Ясенецкий - главный врач городской больницы.

– Поп - и врач?

– В том-то и дело, товарищ Петерс, что Воино-Ясенецкий еще несколько месяцев назад не был никаким попом! Это после этого странного визита из Москвы он на следующее утро пришел на работу не в пиджаке, а в рясе. Весь персонал отпал... А он - как ни в чем не бывало оперировал до конца рабочего дня... А потом, сразу из больницы, отправился прямиком к главному собору.

– Как, у вас главный собор не закрыт?!

– Был закрыт. Замок висел - пудовый. Так он взял этот замок - голыми руками - раз, и нету... Вошел в собор, ну и несознательная часть населения - за ним... Набились, яблоку упасть негде. И начал служить - всю службу - один. После службы - проповедь самого реакционного содержания. Кто, мол, пойдет к живоцерковникам - отлучу! И что-то еще насчет морали...

– Так... Типичный Тихоновский ставленник. Как ситуация сейчас?

– У живоцерковников - шаром покати. Не идут: Воино-Ясенецкий запретил.

– Неплохо... При советской власти - в городе завелся полновластный диктатор... Очень хорошо! Надо думать, он и прежде, до того, как попом стал, был замечен в контрреволюционных настроениях?

– Неоднократно. У него, например, в операционной висит икона. Естественно, было распоряжение снять. Сняли. Приходит Воино-Ясенецкий на работу - иконы нет. Так что он тогда делает? "Я, - говорит, - как главный врач, отказываюсь в такой операционной оперировать сам и запрещаю всем хирургам". Полдня проходит - все операции прекращены...

– Ну распоясался докторишка! И что? Стал таки оперировать без иконы?

– Нет... Во второй половине дня привезли жену товарища Волгина, с тяжелым случаем... Необходима была срочная операция. Понимаете, если его и расстрелять - жену товарища Волгина этим не спасешь... Пришлось повесить обратно.

– М-да... Как же это получается - почему он до сих пор не у вас? Почему нужен мой приезд для того, чтобы забрать этого попа?

– Он незаменимый хирург.

– Незаменимых людей нет, Зуркин... А какой он там хирург - это еще надо разобраться... Пожалуй, и начнем с допросов врачей.

Худощавый молодой человек лет двадцати трех-двадцати четырех в белом парусинковом костюме. Лицо бледное, нервное. Светлые волосы, голубые глаза. Тонкие музыкальные пальцы.

– Эттор Дмитрий Осипович? Студент-медик, проходите стажировку в городской больнице?

– Совершенно верно.

– Нас интересует Ваше мнение о главном враче больницы.

– Мое мнение? Это, знаете ли, забавно.

– Без интеллигентских штучек! Отвечайте четко и ясно. Что представляет из себя Валентин Воино-Ясенецкий как врач?

– Вы не медик, поэтому все равно не сможете этого понять... Как хирург отец Валентин... да таких хирургов не бывает! Не бывает, и все. Это сверхъестественно.
– Молодой человек негромко засмеялся.
– Чтобы Вам было понятнее - расскажу небольшой эпизод, связанный со мной. Когда мне довелось в первый раз ассистировать отцу Валентину, я упал на операции в обморок, как институтка... Оперировали острый живот... Тут нужен большой разрез ведется тщательно, медленно, чуть-чуть не туда, и будут задеты важнейшие органы... А отец Валентин подошел к пациенту и - не глядя!
– полоснул в один взмах... Как мечом рассек... Вечером вызывает меня в свой кабинет. "Что же, - говорит, - у Вас, юноша, нервы для хирурга слабоваты? Не годится... Будете еще ассистировать - покуда не привыкнете к моей манере". Я говорю: "Простите, Бога ради, но я не постигаю - ведь Ваша манера по меньшей мере рискованна! Как Вы не боитесь полосовать по живому, как в анатомичке?" Засмеялся: "Возьмите с полки любую книгу". Я взял Спенсерову "Биологию", протягиваю ему... Берет лезвие. "До какой страницы ее разрезать?" - "До... сто пятьдесят первой". Открывает на первой странице и проводит по обрезу бритвой... "Теперь ищите свою страницу". Нахожу - сто пятидесятая еще надрезана, на сто пятьдесят первой - только вмятинка... Так-то вот. С тех пор я уже на двадцати операциях ассистировал - но до сих пор на его операцию иду как на чудо. Да и не только я - все так.