Предел желаний

– Риск, мистер Эдельштейн, но он совершенно необходим по двум причинам, - ответил Ситвел.
– Видите ли, это условие играет роль обратной связи, поддерживающей гомеостаз.

– Простите, я не совсем...

– Попробуем по-другому. Данное условие уменьшает силу трех желаний, тем самым держа происходящее в разумных пределах. Ведь желание - чрезвычайно мощное орудие.

– Представляю, - кивнул Эдельштейн.
– А вторая причина?

– Вы бы уже могли догадаться, - сказал Ситвел, обнажая безупречно белые зубы в некоем подобии улыбки.
– Подобные пункты являются нашим, если можно так выразиться, фирменным знаком. Клеймом, удостоверяющим настоящий адский продукт.

– Понимаю, понимаю, - произнес Эдельштейн.
– Но мне потребуется некоторое время на размышление.

– Предложение действительно в течение тридцати дней, сообщил Ситвел, вставая.
– Вам стоит лишь ясно и громко произнести свое желание. Об остальном позабочусь я.

Ситвел подошел к двери, но Эдельштейн остановил его.

– Я бы хотел только обсудить один вопрос.

– Какой?

– Так случилось, что у меня нет злейшего врага. У меня вообще нет врагов.

Ситвел расхохотался и лиловым платком вытер слезы.

– Эдельштейн!
– проговорил он.
– Вы восхитительны! Ни одного врага!.. А ваш кузен Сеймур, которому вы отказались одолжить пятьсот долларов, чтобы начать бизнес по сухой чистке? Или, может быть, он ваш друг?

~ Я не подумал о Сеймуре, - признался Эдельштейн.

– А миссис Абрамович, которая плюется при упоминании вашего имени, потому что вы не женились на ее Марьери? А Том Кэссиди, обладатель полного собрания речей Геббельса? Он каждую ночь мечтает перебить всех евреев, начиная с вас... Эй, что с вами?

Эдельштейн сидел на диване, внезапно побелел и вновь сжал руки.

– Мне и в голову не приходило...
– пробормотал он.

– Никому не приходит, - успокоил Ситвел.
– Не огорчайтесь и не принимайте близко к сердцу. Шесть или семь врагов - пустяки. Могу вас заверить, что это ниже среднего уровня.

– Имена остальных!
– потребовал Эдельштейн, тяжело дыша.

– Я не хочу говорить вам. Зачем лишние волнения?

– Но я должен знать, кто мой злейший враг! Это Кэссиди? Может купить ружье?

Ситвел покачал головой.

– Кэссиди - безвредный полоумный лунатик. Он не тронет вас и пальцем, поверьте мне. Ваш злейший враг - человек по имени Эдуард Самуэль Манович.

– Вы уверены?
– спросил потрясенный Эдельштейн.

– Абсолютно.

– Но Манович мой лучший друг!

– А также ваш злейший враг, - произнес Ситвел.
– Иногда так бывает. До свидания, мистер Эдельштейн, желаю вам удачи со всеми тремя желаниями.

– Подождите!
– закричал Эдельштейн. Он хотел задать миллион вопросов, но находился в таком замешательстве, что сумел только спросить: - Как случилось, что ад переполнен?

– Потому что безгрешны лишь небеса.

Ситвел махнул рукой, повернулся и вышел через закрытую дверь.

Эдельштейн не мог прийти в себя несколько минут. Он думал об Эдди Мановиче. Злейший враг!.. Смешно, в аду явно ошиблись. Он знал Мановича почти двадцать лет, каждый день встречался с ним, играл в шахматы. Они вместе гуляли, вместе ходили в кино, по крайней мере раз в неделю вместе обедали.

Правда, конечно, Манович иногда разевал свой большой рот и переходил границы благовоспитанности.

Иногда Манович бывал груб.

Честно говоря, Манович часто вел себя просто оскорбительно.

– Но мы друзья, - обратился к себе Эдельштейн.
– Мы друзья, не так ли?

Он знал, что есть простой способ проверить это - пожелать себе миллион долларов. Тогда у Мановича будет два миллиона долларов. Ну и что? Будет ли. его, богатого человека, волновать, что его лучший друг еще богаче?

Да! И еще как! Ему всю жизнь не будет покоя из-за того, что Манович разбогател на его, Эдельштейна, желании.

"Боже мой!
– думал Эдельштейн.
– Час назад я был бедным, но счастливым человеком. Теперь у меня есть три желания и враг".

Он обхватил голову руками. Надо хорошенько поразмыслить.

На следующей неделе Эдельштейн договорился на работе об отпуске и день и ночь сидел над блокнотом. Сперва он не мог думать ни о чем, кроме замков. Замки гармонировали с желаниями. Но, если приглядеться, это не так просто. Имея замок средней величины с каменными стенами в десять футов толщиной, землями и всем прочим, необходимо заботиться о его содержании. Надо думать об отоплении, плате прислуге и так далее.

Все сводилось к деньгам.

"Я могу содержать приличный замок на две тысячи в неделю, - прикидывал Эдельштейн, быстро записывая в блокнот цифры.

– Но это значит; что Манович будет содержать два замка по четыре тысячи долларов в неделю!"

Наконец, Эдельштейн перерос замки; мысли его стали занимать путешествия. Может, попросить кругосветное? Но что-то не хочется. А может, провести лето в Европе? Хотя бы двухнедельный отдых в Фонтенбло или в Майами-Бич, чтобы успокоить нервы? Но тогда Манович отдохнет вдвое краше!

Уж лучше остаться бедным и лишить Мановича возможных благ.

Лучше, но не совсем.

Эдельштейн все больше отчаивался и злился. Он говорил себе: "Я идиот, откуда я знаю, что все это правда? Хорошо, Ситвел смог пройти сквозь двери; но разве он волшебник? Может, это химера".

Он сам удивился, когда встал и громко и уверенно произнес:

– Я желаю двадцать тысяч долларов! Немедленно!

Он почувствовал мягкий толчок. А вытащив бумажник, обнаружил в нем чек на 20 000 долларов.

Эдельштейн пошел в банк и протянул чек, дрожа от страха, что сейчас его схватит полиция. Но его просто спросили, желает ли он получить наличными или положить на свой счет.

При выходе из банка он столкнулся с Мановичем, чье лицо выражало одновременно испуг, замешательство и восторг.

Эдельштейн в расстроенных чувствах пришел домой и остаток дня мучался болью в животе.

Идиот! Он попросил лишь жалких двадцать тысяч! А ведь Манович получил сорок!

Человек может умереть от раздражения.