Предки Калимероса. Александр Филиппович Македонский

— Из Москвы.

— Не припомню названия этого города; вероятно он лежит в Гиперборее…. Позвольте мне объявить о вашем прибытии на площади Афинской?

— Как вам угодно!.. Ну, думал я, попал в руки к журналисту!

— И так, господин мой, вы верно проезжали мимо Дельфов? Что Ареопаг? Удивляюсь терпению греков! Признаюсь, вам, что во вчерашнем листке, я читал на площади возмутительную вещь против Филиппа; я просто назвал его мужиком. Позвольте же мне узнать…

— Господин мой почтеннейший, я расскажу все, что вам угодно, только в другой раз; теперь я устал с дороги, и тороплюсь к Аристотелю. Мне желательно знать, где я могу его найти?

— О, позвольте вас проводить к нему; это человек с хорошим дарованием; его последнюю Акроатическую статейку я расхвалил на площади, и надеюсь, что он будет мне обязан славой. Теперь сочиняю я его Генеалогию, для составления которой, он сам сообщил мне некоторые сведения.

— Очень любопытно бы мне было узнать кое-что из его жизни.

— Я в коротких словах расскажу вам. Вот видите: Родился он в Стогорсос, в Македонии, от некоего Никомаха. Лишившись в младенчестве отца и матери, воспитывался он у Проксена; но Проксен, как необразованный человек, ничему его не учил, да и сам он не имел особенной охоты к учению; только женщины и Поэзия были его страстью; а это, должно вам сказать, есть признак человека с пылкою душою.

Прогуляв отцовское наследие, он совершенно предался Поэзии; особенно когда и любовница его Элифия, сказала ему на отрез, что она заимодавцем не была и не будет. Как страстный любитель Гомера, Аристотель хотел пожать часть славы его, и сочинил огромнейшую поэму, на смерть всех погибших при осаде Трои. В этой поэме исчислены были имена всех воинов, и как, где и в какое место, каждый из них получил рану. Это удивительное создание! но публика не поняла его; ей лучше нравилась Евбеева пародия на Гомера; да и может ли толпа понять достоинство сочинения без рекомендации публициста?… Меня еще не было тогда на площади…..

Впрочем, и не удивительно, что не обратили внимания на это сочинение по новейшим исследованиям, уже накинута не тень, но туча сомнения, не только на существование Гомера, но даже на существование Трои; и говорят, что вся Илиада есть ничто иное, как Метаморфия, искаженный и переделанный на Греческие нравы перевод с Эфиопского языка, книги, под заглавием: война Титанов. Но обратимся к Аристотелю. Обиженный невниманием Публики ко второму своему сочинению о Поэзии, в котором предлагалось Грекам писать стихи с рифмами, он проклял страсть свою к восторгам души, и вступил в военную службу. Так как все, лучшей породы люди, служат не иначе, как во всадниках; то и Аристотель, происходя по прямой линии от Эскулапа, вздумал служить на коне; но и простой конь, подражая Пегасу, сбил его с себя и принудил выдти со стыдом в отставку.

Не зная, что ему делать, он отправился в Дельфы, и вопросил Пифию: где ему искать счастья? — «Там, где больше глупцов» — отвечала ему Пифия.

Никто не мог растолковать этого ответа.

— Не растолкует ли Еврейский Раввин, приехавший из Египта, — сказали ему.

И вот, он отправился к Раввину. Раввин сидел за книгой.

— Скажи, друг, где более глупцов? — спросил он его.

— Там, где более мудрецов, — отвечал Раввин, продолжая читать книгу.

— Стало быть в Афинах?

Раввин не отвечал ни слова.

И вот Аристотель отправился в Афины, прямо в Академию, слушать мудрейшего из мудрейших, нашего широкоплечего Аристокла, лебедя Академии, Аписа Афинского, словом, Платона. Прилежно трудился Аристотель; спал мало, и ел мало; в продолжении дня изучал таинственные числа, которые связывают пирамиду огня с землею, а ночью плел корзины, для пропитания и для заплаты Платону за ученье.

Платон называл его наследным принципом философии, а товарищи прозвали душой Академии; ибо, действительно, он тощ, как душа.

В надежде наследовать кафедру Платона, протекло около пятнадцати лет, и вдруг — надежда его потухла. Платон, заболев, поручил на время болезни кафедру свою не наследному принцепу, а племяннику своему Спевзиппу.

Проклиная и Платона, и судьбу, понес Аристотель корзины свои на торг.

— Нет счастья на земле, оно на небесах! — произнес он с отчаянием, и бросил корзины об землю.

— Что возьмешь за пару? — раздался подле него голос.

— Давай хоть по оболу! — отвечал Аристотель.

— Ой, ой! дорого! — возьми за пару обол.

— Ах, ты Жид проклятый! — вскричал Аристотель.

— А кто ж меня проклинал? — спросил покупщик.

— Я! — отвечал Аристотель, взглянув на него. Это был тот самый Раввин, который в Дельфах растолковал ему слова Оракула.

— А за что ж ты меня проклинает? — продолжал Еврей. — Попросил бы ты два злотых, я бы тебе дал один.

— Проклял я тебя за то, что ты посоветовал мне идти в Афины.

— А кто ж тебе виноват? зачем ты просил совета, коли сам ученый?

— Да! теперь стал ученый, как научили!

— Славно корзины плетешь!.. а у кого учился?

— В Академии, у старой собаки Платона!

— Славный мастер! А почем он платит тебе с корзины?

— Почем? ты спроси: сколько я сплел корзин, чтоб заплатить ему за посещение Академии в продолжении 15-ти лет.

— А кто ж тебе велел учиться у такого учителя, который берет деньги с учеников, а не сам платит им деньги за то, что у него учатся?

— Покажи мне такого учителя; я откажусь не только от Платона, но и от учения его.

— Да вот я плачу тем, которые ходят в шкалу ко мне.

— Всемогущие небеса! — вскричал Аристотель — не знаю, которое из двенадцати божеств мне покровительствует! Да я готов идти к тебе в ученье хоть за пищу и одежду.

— Невозможно, — сказал Раввин— пища и одежда сама по себе.

— О, с меня довольно ста драхм [21] в год.

— Ой, ой! не могу! дешево! у нас по закону определено: тому, кто принимает ученье только для себя, один талант серебряный; кто же учится с тем, чтоб быть самому учителем, тому два таланта золотых в год, сиглами [22] .

21

Драхма аттическая стоила 8 оболов; на ней изображена была горящая лампа. Драхма Еврейская была с изображением: с одной стороны, арфа, с другой, виноградная кисть.

22

Сикл, древнейшая монета Еврейская, времен Авраама, с изображением Sigil, значит образ или лик; эти монеты и назывались ликами (Laic) от слова lik-подобие.

— В год? два таланта золотых! 24 тысячи драхм! 192 тысячи оболов!.. о да за это можно умереть 192 тысячи раз!.. пойдем!.. услышали меня боги!

Песто, песто то копели Екаме тин хриан кэ фэли

Так воскликнул Аристотель стихами с рифмой, и пошел к Раввину, и Раввин учил его Философии по какой-то древней Иерозальской книге, называемой Таламет, т. е, толмачь, или толковник священнодействия.

Но этого никто не знал, все удивлялись: каким образом Аристотель разбогател?