Предначертание. Том II
Шрифт:
Родители Джулса презирали себя за непростительную доверчивость и жестоко корили на непоправимую ошибку. Почувствовавшая себя хозяйкой положения Инесса вспоминала о том, что у ребенка есть родные дедушка с бабушкой, лишь когда Олежке срочно требовалась дорогостоящая одежда и обувь, а в остальное время вела себя надменно и заносчиво. «Ваш сын поступил со мной по-свински, я плачу ему той же монетой», – безустанно повторяла Инесса, – «зачем ребенку нужен отец, который путается со школьницами? Чему он может научить Олежку?». Но тем не менее она не забывала исправно озвучивать неуклонно растущие суммы, необходимые на содержание малыша, и, как правило, ни в чем не получала отказа, а Джулс терзался нестерпимыми угрызениями совести, замечая, как родители всё больше урезают свои потребности в угоду непомерным аппетитам снохи.
Экзамены в колледже парень сдавал весь на нервах и едва не завалил базовые дисциплины, но впервые за долгое время капризная фортуна повернулась к нему лицом. Диплом о средне-специальном образовании, был у Джулса на руках, но ближе к лету почти все его ученики ушли на каникулы, и в репетиторской деятельности наступило сезонное затишье. Будущее казалось Юлиану пугающе безнадежным, ему претило брать деньги у родителей, и он нацелился на переезд в столицу, но, если бы парень пересилил себя и удержался от визита ко мне домой, ему было бы гораздо
Отец с мамой явно не надеялись, что к нам в гости придут такие милые, спокойные и исключительно приятные в общении люди, как Ираида Семеновна и Юрий Денисович. В сравнении с хабалистой Светланой Грищенко и ее ближайшим окружением родители Юлиана выигрывали вдвойне, и имевший несчастье лично познакомиться с обитателями барака на Пятой Линии отец сходу почувствовал очевидное различие между представителями двух миров, а мама, в свою очередь, довольно быстро избавилась от предубеждений, покоренная интеллигентными манерами наших гостей и высоким уровнем их внутренней культуры. Несомненно, с позиции материального благосостояния семья Шуваловых находились на ступеньку ниже нас, а бесконечная эпопея с квартирами, кредитами и судебными издержками поставила Ираиду Семеновну и Юрия Денисовича на грань выживания – мама Джулса много лет трудилась на скромной должности в городском архиве, а отец учительствовал в одной из школ и, как следствие, больших денег у них отродясь не водилось, а единственный капитал заключался в неосмотрительно разменянной двушке. На рынке недвижимости типовая хрущовка в спальном районе котировалась крайне низко, и в довесок к относительной терпимой однушке в Химпроме, где сейчас прочно обосновалась Инесса, удалось получить только убитую халупу без ремонта, расположенную пусть не в «Живых и мертвых», но на внушительном отдалении от центра. Добираться на службу Шуваловым отныне приходилось с пересадками, а о том, чтобы привести свое нынешнее жилище в относительно божеский вид они теперь могли только мечтать. К молодоженам благополучно отправилась даже вся более или менее добротная мебель, а старшее поколение разместилось на шестнадцати квадратах малогобараритки в практически голых стенах. Братьев и сестер у Джулса не было, и родители убежденно считали, что если даже единственному сыну они не способны помочь с квартирой, то грош им тогда цена. Ни во что хорошее подобное самопожертвование предсказуемо не вылилось, и последствия своих необдуманных действий Шуваловы расхлебывали и по сей день, а еще они явно стыдились своей наивности, испытывая перед мной и моей семьей неловкость за эту кричащую бедность.
Ираида Семеновна, всю жизнь разгребавшая архивную документацию и безнадежно посадившая себе на этом зрение, смущенно прятала глаза за толстыми стеклами старомодных очков, а Юрий Денисович раз за разом то ослаблял, то затягивал узел полосатого галстука. Они оба и вправду выглядели будто слегка не от мира сего: такие ослепительно белоснежные и до хруста накрахмаленные блузки, как у Ираиды Семеновны, давно уже никто не носил, а об острые стрелки на тщательно выглаженных брюках Юрия Денисовича, казалось, запросто можно было порезаться, да и в наш век господства демократичного стиля в одежде увидеть человека в строгом костюме где-нибудь помимо официального мероприятия само по себе выглядело чистым нонсенсом. В довершение ко всему прочему, Ираида Семеновна заплетала начинающие седеть волосы в тяжелую косу и хитроумным образом скрепляла ее на затылке как минимум десятком шпилек, а Юрий Денисович комично зачесывал на лысину скудные остатки волосяного покрова и в сочетании с профессорской бородкой воплощал в себе живую иллюстрацию к образу то ли вечно витающего в облаках философа, то ли лишь изредка покидающего пределы своей лаборатории ученого. Создавалось впечатление, что, готовясь к встрече с моими родителями, Шуваловы отчаянно пытались произвести наилучшее впечатление и доказать отцу с мамой, что Джулс – не какой-нибудь великовозрастный оболтус без царя в голове, а нормальный парень из нормальной семьи, натворивший глупостей исключительно в силу своей молодости, и вопреки моим глубинным страхам, их стремление неожиданно увенчалось успехом.
Напряженная обстановка первых минут всего через каких-то полчаса переросла в задушевную беседу, исчезла скованность, и я вдруг обнаружила, что за обликом канцелярской крысы Ираида Семеновна прячет поразительно теплую и невольно располагающую к себе улыбку, а ее муж обладает уникальным набором поистине энциклопедических знаний, но при этом нисколько не кичится своей эрудицией. Эти добрые, честные и словно немного оторванные от суровой реальности люди были в равной мере не способны как на корыстный умысел, так и на подлые поступки, и после личного общения с ними почему-то сразу верилось, что Юлиан запутался в своих ошибках, и он заслуживает скорее поддержки и совета, чем порицания. Невзирая на то, что мама была настроена основательно пропесочить Шуваловых за допущенные в воспитании Джулса пробелы, у нее язык не поворачивался вступать в перепалку с безобидной парой учителя и архивариуса, а отец испытывал откровенное замешательство от несоответствия фактической картины и ранее сформировавшегося у него мнения. То неоспоримое достоинство, с которым родители Юлиана несли свой тяжкий крест, безусловно заслуживало уважения: они не сетовали на жизнь и не роптали на судьбу, а всячески старались выбраться из долговой ямы и ни у кого не просили помощи. В сложившихся обстоятельствах они винили только себя и ощущали определенную ответственность за неудачную женитьбу Джулса, до последнего стараясь спасти этот заведомо обреченный брак. Хотя Шуваловы и смирились с предстоящим отъездом сына в столицу, они были психологически не готовы к тому, что едва оправившийся от развода парень вступит в новые отношения, а мой юный возраст заставлял искать скрытый подвох. Мы же с Юлианом весь вечер просидели молча и не встревали в разговоры родителей, но даже со стороны я видела, как медленно, но верно тает лед. Если за Эйнаром тянулся целый шлейф «преступлений», и у него не было ни малейших шансов войти в нашу семью на правах моего избранника, то Джулсу даже при всех его недостатках вполне светила перспектива постепенно завоевать признание. На миг я оглянулась вокруг и с ужасом поняла, что загнала себя в капкан, и обратного пути для меня уже не будет, но затуманенный разум погасил красные огни тревоги, и я лишь удовлетворенно улыбнулась, когда мама мирно предложила Шуваловым не торопить события, а решать вопрос по существу только после того, как меня зачислят на первый курс Юридического Университета. Отец тем временем отвел Джулса на балкон, и о чем-то долго с ним беседовал:
содержание состоявшегося разговора никто из участников мне так и не озвучил, но судя по тому, что всё обошлось без скандалов и рукоприкладства, Юлиан сумел выдержать испытание и получил если не благословение, то во всяком случае добро на дальнейшее общение со мной.ГЛАВА VII
Я отправилась в столицу в самый разгар знойного лета, а сопровождать меня вызвалась мама, снова отложившая на неопределенный срок давно вынашиваемые планы провести отпуск где-нибудь на берегах Красного моря. В одном купе с нами ехала Симка, которую родители со спокойной душой препоручили под мамину ответственность, но за без малого двое суток скучной и утомительной дороги мы с подругой лишь перебрасывались общими фразами, больше напоминающими разговор случайных попутчиков. Мы резко отдалились и внезапно стали чужими людьми, хотя до этого десять лет поровну делили все радости и горести, и я испытывала нездоровое облегчение от того, что мы с Симкой поступаем в совершенно разные учебные заведения и вряд ли будем регулярно пересекаться в будущем. Мы простились на перроне, как старые приятели, и мое сердце даже не екнуло, хотя еще недавно я не могла и вообразить, что наша преданная дружба однажды придет к столь горькому финалу. На вокзале Симку встретили знакомые родителей, и, погрузив в багажник чемоданы, увезли подругу на заранее арендованную квартиру, где в соответствии с первоначальным замыслом должна была разместиться в том числе я. По моей вине маме пришлось пережить значительное количество неприятных моментов, объясняя тете Оле, почему всё вдруг кардинально поменялось буквально за неделю до отъезда, и я небезосновательно подозревала, что истинного понимания в Симкиной семье она так и не получила. Наверняка, после маминого ухода, тетя Оля еще долго мусолила перипетии нашей жизни в кухонных беседах с мужем, но в лицо так ничего и не сказала, хотя особого такта я за ней никогда не замечала.
Впрочем, я догадывалась, почему даже дед с бабушкой достаточно быстро смирились с моим намерением связать судьбу с Джулсом: с того злополучного дня, когда мне только чудом удалось избежать гибели от рук матерых рецидивистов Михася и Сивого ( и непостижимым образом уцелеть после падения из окна, о чем моим родственникам, конечно, было знать необязательно), домашние относились ко мне чрезвычайно трепетно, подспудно опасаясь, что мне в любую секунду могут аукнуться эти страшные события, и моя хрупкая психика не выдержит избыточных нагрузок. С объективной точки зрения даже для взрослой, сформировавшейся личности кошмар такого рода вряд ли прошел бы абсолютно бесследно, а уж для подростка, как говорится, и тем паче, поэтому оказывать на меня прямое давление никто толком не решался, а боязнь многократно ухудшить мое нестабильное состояние заставляла членов семьи скрепя сердце идти на поводу у моих странных желаний. Меня жалели и оберегали от потрясений, а я сполна пользовалась своей неограниченной властью: в бессознательном стремлении свершить запоздалую месть, я не останавливалась ни перед чем, не отдавая себе отчета, что под моими ногами вот-вот разверзнется пропасть. Удивительно, но я настолько зациклилась на воплощении своих безумных прихотей, что ни на мгновение не задавалась закономерными, в сущности, вопросами из серии «А что будет дальше?».
Я не смотрела вперед и не оглядывалась назад, но всеми фибрами души стремилась поскорее покинуть родной город и по возможности никогда уже сюда не возвращаться. За тот год, что я заканчивала школу, меня постоянно мучил страх столкнуться лицом к лицу с кем-либо из обитателей «Живых и мертвых». «Молодая мать» Светлана Грищенко, ее омерзительный муж и их не менее гадкие соседи по бараку, ошивающийся в бандитских кругах Серега Филин, разбитной и в целом безвредный Жека – все они регулярно являлись ко мне по ночам и нестройной толпой стояли у изголовья кровати, повергая меня в ледяной пот своим неразборчивым шепотом. А порой из темноты проступал размытый образ Гертруды Францевны – маленькой, сухонькой старушки с потрясающей силой духа, не испугавшейся озверевших посланцев Цирюльника и смело выступившей на мою защиту. Каждый раз я до утра металась в горячечном бреду, а назойливая трель будильника звучала для меня сродни крику третьих петухов – сонм признаков неохотно отступал в свои владения, и я ненадолго обретала покой. С одной стороны, я страстно жаждала прояснить ситуацию и узнать, наконец, что стало с участниками развернувшейся на Пятой Линии драмы, но у меня не хватало мужества преодолеть внутреннее сопротивление и найти способ добыть нужную информацию. Я предпочла оставить всё, как есть, и лишь поглубже забралась в свою раковину, чтобы ненароком не обнаружить своего присутствия и не навлечь дополнительных проблем в том числе и на Эйнара.
Вывод о степени нависшей над ним угрозы я сделала из очевидных фактов, имевшихся на тот момент в моем распоряжении: уж кто-кто, а Эйнар Мартис ни при каких обстоятельствах не бросил бы на произвол судьбы беременную мать, и он в жизни не исчез бы без следа, предварительно не взвесив все за и против подобного поступка. Если в ситуации со мной все ответы лежали на поверхности, и я потеряла доверие Эйнара, когда сбежала из больничного сквера, то любовь парня к непутевой матери была безусловной величиной, не зависящей от влияния внешних факторов. И все-таки Эйнар не стал ставить Светлану в известность о своем скоропостижном отъезде, он будто предвидел, что приспешники Цирюльника непременно наведаются в барак, и специально подстраховался на этот случай. Я благодарила небеса, что Эйнар так и не узнал о происшествии со мной, и пусть мое место рядом с ним заняла Стеша, пусть мы потеряли друг-друга в безжалостном сумасшествии нашей единственной весны, я не смела и мечтать о большем счастье, чем отсутствие страшных новостей из «Живых и мертвых».
Да, я отпустила Эйнара, но так и не сумела перемолоть обиду на родителей. Джулс стал моим орудием возмездия, но я этого тогда не понимала и искренне считала, что сражаюсь за право на самостоятельность. Я вела войну по всем правилам стратегии боевых действий и триумфально выиграла ключевую схватку, блестяще сдав вступительные экзамены в престижный столичный вуз. Все требования родителей были соблюдены, и мы с Юлианом успевали зарегистрировать брак еще до новогодних каникул. И мне бы взять паузу, собраться с мыслями, прийти в себе и разложить по полочкам руководившие мною мотивы, но я посчитала, что тайм-аут будет воспринят в качестве явного признака сомнений.
–Ты можешь возвращаться домой! – сказала я маме тем августовским днем, – твоя миссия выполнена. Как ты и мечтала, я поступила в университет – настал твой черед сдержать слово.
– Рина! – не сразу нашлась с ответом мама, и мне вдруг на миг почудилось, что она втайне надеялась на мой провал, позволяющий ей с чистой совестью увезти меня обратно в провинцию и по блату пристроить в институт по месту жительству с возможностью и дальше контролировать мою жизнь. Не зря она вроде бы и захлебывалась от ликования, увидев мою фамилию в вывешенных приемной комиссией списках, однако, ее взгляд оставался печальным и задумчивым, а в глазах отчетливо сквозила неприкрытая тревога.