Предназначение
Шрифт:
– Вот так, не по нраву придется что – нибудь, пошепчет, почамкает губами и сам забегаешь, милости просить будешь.
Ратимир поморщился.
– Не наговаривай на парня. Ему ли в божьи дела мешаться? – С трудом сдерживая гнев, проговорил он. – Люди услышат, начнут шарахаться от него. А то и вовсе на костер взведут. Тебе ли этого не знать?
– Я разве со зла? И люди… Да они ему в глаза заглядывают! Девки во сне видят. А бабы, сам знаю, сыновей его именем называют.
И, размахивая руками, зашагал от реки широкими шагами.
А Ратимир постоял недолго, задумчиво глядя на будто застывшую реку, и покачал головой.
– Вот они грехи человеческие.
Радогор уж и думать забыл обо всем.
На столе светец чадит в потолок. Не початая крынка молока стоит. Да пол – хлеба. Пахучего. Ноздреватого.
Едва дверью хлопнул, княжна дикой серной с лавки сорвалась и в угол спряталась. По стенам лохматые тени заплясли, запрыгали. И не юная девица, зрелый муж вздрогнет, убоявшись нечистой силы. Половицы под ногой утробно вздыхают и постанывают.
– Я это, княжна Влада. Радко… Радогор.
Приглушил голос, чтобы не перепугать еще больше.
Княжна еще теснее в угол вжалась.
Не человек перед ней, зверь дикий. И рог на голове.
– Радко я, Радко.
Голос ли признала, лицо ли на свету разглядела, робко вступила из угла присела на краешек лавки. Лиц в беспамятстве не разглядела, а голос знакомым показался. Молодой, напевный. И не рог у него на голове, меч за спиной… Цветами лесными на всю избу напахнуло.
– Волхв, а с мечом ходишь.
– Знать, такой волхв. – Смутился Радогор, пряча глаза, чтобы не перепугать девицу прямым взглядом. А вдруг, да подумает не хорошо.
– Ела ли уже? – Спросил первое, что на ум пришло.
Но сам видел, не ела. Крынка до краев полна. И хлеб не ломлен, не надкусан. Как лежал, так и лежит. Спросил, чтобы не молчать. Говорить начнет, душа отмякнет. Слово порой не хуже сна излечивает.
– И зря. Тебе есть надо. Путь к Верховью, воевода сказывал, не ближний.
Не принимает княжна рассудком его речей. Все смешалось в нем. И грязный «дракон», и звероподобный ярл, загривок бэра и мрачная изба с лавкой, пахнущей мужским ядреным потом и железом. Да и он. Этот странный парень, которого первым увидела, придя в себя. В кожаном подкольчужнике и с мечом, не по нашему, за спиной, которого похоже никогда с себя не снимает.
Все, как сон. Черный сон. И такой, что хоть криком кричи.
Радогор, соглашаясь, - что толку утешать, - наклонил голову.
– Если легче будет, покричи. Но лучше не надо. Воев переполошишь. И есть еще те, кому голос твой не надо бы слышать.
В двери кто – то часто застучал.
– А вот и тот, кто тебя, княжна, первым увидел.
Приоткрыл двери и впустил ворона. Ворон важно и чинно, вперевалку, словно передразнивая бэра, пересек, постукивая крепкими когтям, избу. Подпрыгнул и сел на край стола. Заглянул круглым глазом в крынку, перевел его на краюху.
– Кра…
– Краком его зову. – Пояснил Радогор. – А так ли? Он один знает. Не сердится и то хорошо.
Наклонил крынку и налил молока в чашку. Отрезал ломоть от краюхи, искрошил в молоко и размешал ложкой.
– Свежее мясо любит, но где его взять? Времени нет в лес сходить. Но и мимо молочка не проходит. Может и ты, княжна, на пару с ним? И если позволишь, то и я на краешке пристроюсь. А ближе к утру сведу из караульни к хорошим людям.
Влада, осторожно ступая босыми ногами, подошла к столу и наклонилась к врану.
– Спасибо тебе, мудрая птица.
И осторожно провела невесомой ладонью по глянцево – черным перьям. Вран
оторвался от чашки, поднял голову и остановил на ней взгляд черных и загадочных глаз.Как в колдовской омут провалилась княжна, утонула в глубине этих глаз. Летела в никуда, ощущая леденящий холод, млея от страха и восторга. А когда вынырнула, вран уже снова выклевывал из чашки, смоченные в молоке, кусочки хлеба.
Подняла взгляд широко распахнутых и, даже, в темной избе небесно – синих глаз на Радогора и встретила чуть заметную улыбку на детски припухших губах.
– Что – то увидела, княжна?
– Не – е знаю. – С испугом прошептала она. – Словно в омут летела вниз головой.
– Время придет, вспомнишь. Вран не всякому все сразу открывает. Иное и припрятать любит до поры. На то и вран – вещун.
Глаза его отвердели и Влада, безотчетно повинуясь, пристроилась на лавке. Ладонь Радогора легла на темя и так быстро, что и отдернуться не успела. И она ощутила ровное, ласковое тепло, исходящее от его руки. Тело вдруг стало легким и словно забыло о боли. А душа наполнилась забытым покоем и таким же теплом, что согревало ее темя. И совсем уж неожиданно для себя самой потянулась рукой за крынкой. А Радогор уже одной рукой подвигал кружку с молоком, а второй ломоть, - и когда успел отрезать? – хлеба.
– Если позволишь, я и себе налью. Плохое, княжна Влада, все осталось позади. И страшится тебе больше не кого. Мучитель твой мертв. А кто жив пока, так лучше бы им умереть. Они свою смерть видели, а с этим не каждый уживется. – Наклонил голову к врану. – так ли я говорю, дружище?
Ворон поднял голову над чашкой.
«Отец – дуб! Совсем еще девчонка. Из – под Неждановой рубахи кости во все стороны выпирают. Ни спереди, ни сзади. Девицей назвать разве, что в насмешку назвать можно. Личико круглое, носик вздернутый. А вокруг носика конопушки рассыпались, словно кто –то из горсти их выронил. Губешки дрожат. Того и гляди расплачется. И зубы о край чашки брякают. Но глаза и брови! Смотрел бы и не насмотрелся. – Думал он, краем глаза глядя на полонянку. – Надо будет лесу гостинец отнести».
Заметила его взгляд и подняла голову над чашкой.
– Из неволи ты меня вызволил, Радогор?
Назвала его по имени и покраснела. Его имя, как река на перекатах рокочет. Аж языку щекотно.
– Вран показал. Ягодка – бэр вынес. Воин Охлябя рядом бежал. Я же другим делом был занят.
Охлябю помяни, а он уж сам здесь.
– Ну да. Он в это время с ярлом тем, Гольмом, на мечах бился. – Прямо от порога выпалил он, боясь, что Радогор не позволит и рта раскрыть. – И пока Гольмова дружина смотрела, как меч Радогора того ярла поразит, Ягодка тебя и унес. Ныне же Радогор ему в лесу велел схорониться от любопытных глаз, чтобы не сведал кто о тайном деле. А так и слов нет… Зверь на девку польстился. А нас же и близко не было в ту пору.
И, выпалив все одним духом, Охлябя, не чинясь, плюхнулся на лавку и потянулся за куском хлеба.
– Не помню…
– А как бы тебе помнить, коли ты в это время на спине бэра будто мертвая ехала.
Что говорит, не понять. Хлеба в рот натолкал без меры и молоком прямо из крынки залил, чтобы хлеб протолкнуть.
– Радогор потом над тобой руками сколько времени водил, чтобы в чувство привести. В рот отвары лил и в нос чем то тыкал. Я уж и ждать притомился. А как глаза открыла и посмотрела на нас ясным глазом, так он снова ладошкой над лицом поводил, чтобы уснула, значит. А потом меня из избы выпер чуть не в толчки. Ну и прочих тоже. А за порогом Гребенку на страже поставил.