Предназначение
Шрифт:
– Вот тебе гостинчики, матушка. А это настои и отвары. Что и как пить будешь, и чем ноги натирать вечером скажу. А после и, как готовить их, научу.
– Опять под подол полезешь, срамник? – Не скрывая подозрения, спросила Копытиха. – Не дамся.
Радогор нахально улыбнулся и подмигнул Владе.
– Своей волей не дашься, силой возьму.
Влада, которая, как только показалась старухина развалюха, тут же забыла все печали и огорчения, утробно икнула, пытаясь сдержать смех. Не выдержала и Копытиха, и тоже засмеялась.
– А попался бы ты мне,
И подтолкнула их рукой.
– Бегите уж! Я и веников для вас припасла. На любой вкус. И для мягкости, и для силы. И чтобы запах крепче держался. Полынь - трава под полком подвязана, и по всем углам растыкана.
Радогор, смущаясь, опустил очи долу. Покраснела и Влада. Одно дело, когда никто не видит. Другое дело, чужой человек рядом. И что подумает?
– А что ему думать? Он свое отдумал. – Отмахнулась старуха, угадав его мысли. И тихо шепнула княжне. – Ты только, озорница, своему телу воли не давай. Не жадничай.
– Бабушка! – взмолилась она.
– А что бабушка? Или не слышала я, как ты в копне попискивала да повизгивала, пока не рассвело? Баня, она не для писка, девица. Пищать и потом успеешь.
– А для чего же? – Влада навострила уши.
– Чтобы парня присушить к себе без всяких приворотов. Как увидит твое тело белое да посмотрит на всю твою красу без утайки, так и присохнет на всю жизнь, не оторвать. И до самой ночи, до той копны заветной, что ждет вас уж сколько дней, будешь ты у него перед глазами стоять. А потом уж, поверь мне, старой, озорница, так пищать будешь, что в пору останавливать. Поняла?
Влада быстро закивала головой, уяснив не хитрый бабкин совет. И покраснела еще больше.
– А ну, как не утерпит, бабушка?
Старуха окинула ее зорким глазом.
– И правильно сделает. Кто же утерпит, когда перед ним такое добро?
– Бабушка!
А Копытиха, не скрывая удовольствия, смотрит в ее багровое от смущения, лицо и давится смехом. И хохотала, пока не закашлялась.
– Какой же в этом стыд, Ладушка, если сам Род иного не придумал? А когда по душе тебе он, так и вовсе в радость.
– Уж так в радость, бабушка, уж так в радость. Сгорела бы вся и огарочка малого не оставила.
– Видишь? Так и беги, не гляди на меня, старую.
Из бани вернулись красные. Как огонь, счастливые и немного смущенные. Бабка поглядела на них хитро, с прищуром и рассмеялась.
– Я уж думала, не угорели ли? Звать хотела идти. – Сказала она. – Ночь уж вызвездила, а вас все нет и нет.
– Угорели и есть. – Бойко отозвалась Влада, показывая острые белые зубки. – Оба враз угорели.
И принялась расчесывать волосы, пряча под ними лицо.
Старуха снова развеселилась.
– А что и не угореть, если баня угарная.
Радогор уловил в ее словах тайный смысл и, пряча от нее смешливого взгляда, глаза принялся развязывать торока.
– Вот этим настоем натирать, матушка, ноги к ночи будешь. Это по утру, чтобы легче ходилось. А вот отвар… - Подал
ей плотно завязанный горшок.– … его пить надо. Боль снимает.
Бабка, разом согнала улыбку с губ, принимала от него горшки и горшочки, внимательно слушая, и принюхивалась. Чтобы уловить знакомые запахи.
– Садитесь – ка вы, ребятушки, к столу. Потчевать буду. – Вдруг спохватилась она. – Гостинцы разворачивать не буду. Наелись вы их у себя в красном тереме. А вкусненьким угощу. Небось оголодали, пока парились?
Не съели, сметали все, что на столе их ждало. Не разбирая, где вкусное, а где сытное. И Радогор, тяжело отдуваясь, встал из – за стола, не забыв сказать.
– Спасибо за хлеб – соль, матушка.
– И за баню. – Невнятно пробормотала княжна, сонно щуря глаза. – Тоже…
– И за баню. – Согласился, снова краснея, Радогор. – А теперь тебя лечить буду, матушка.
Но старуха вдруг заартачилась.
– Я твоим отваром нашоркаюсь, настоя твоего хлебну…
– Не больше ложки, иначе плохо тебе будет.
– Ну и ладно. – Согласилась, покладисто мотнув головой, Копытиха. – Вы же спать идите, пока княжна с лавки не скатилась.
Услышав ее слова, Влада вытянулась, подставляя себя его рукам и скорчила уморительную рожицу, чем развеселила старуху.
– Беги дитятко на ручки. – Со смехом сказала она, глядя на то, как Радогор легко, играючи, вскинул княжну на руки. – Знала, плутовка, на что княжение меняла. Ловкая девка. Так то и трех княжений не жалко.
Уж и птицы отговорили, и лес отшумел, успокаиваясь И вран задремал, сидя рядом с ней на крыльце. А она все не уходила с крыльца, глядя на ночное небо. На звезды и что – то беззвучно шепча. Боль после всех отваров и настоев улеглась. Дышалось легко и на душе было спокойно.
– Радо… ну же, Радо! – Краем уха слышит она голос княжны.
– Руки, Лада, руки…
– Я так тебе вся, без утайки открылась, а ты от меня вон еще сколько всего спрятал. Хорошо, что баня истопилась, а то так бы и жила, не ведая.
– Ладка!
Звенит, щебечет княжна сладким смехом.
– Я ночью проснусь, а твоя рука знаешь где?
– Так ночью спишь, и не знаешь куда она ляжет, эта рука.
– Вот и я спала, и тоже про руку, где она была, не помнила, пока ты не разбудил. Я же, когда просыпаюсь, лежу себе тихохонько и тебя не бужу.
– Руки, Ладка, руки.
Не трудно догадаться ведунье, куда ее дерзкая рука заползает и что она там вытворяет.
Послышались звуки недолгой возни. И сладкий вздох.
Сломала таки парня, девка. Пересилила.
– Радо, Радо…
Шепчет его имя, словно все другие слова перезабыла.
Копытиха улыбнулась.
– Шепчи, шепчи, сорока. Короток бабий век.
Но на утро не повезло Ратимиру.
– Пусть без нас управляются, как знают. – Решила княжна. Сладко щурясь и потягиваясь. – Венец отдала, гривну тоже. Сами большие уже. А я спать буду. И тебя не отпущу. После бани на сон клонит.
– Не ловко, Лада. Я Ратимиру обещал, что утром вернусь.