Предсказание

Он просиял.

— Как мне это нравится! Читая Констанс Хаммерсмит, самое оно — жевать шоколадный батончик.

Уродливый, скрывающий лицо под капюшоном детектив обожал шоколад. И любил играть на клавесине.

— Клавесин мы тебе передать не сможем, — предупредил я.

— Ничего страшного. Музыкального таланта у меня все равно нет. Только то, о чем мы договорились… я сразу почувствую разницу. Жизнь тут такая… слишком много ограничений, так мало радостей. И они относятся ко мне так, будто я убил тысячу людей.

— Нескольких ты убил, — напомнила ему Лорри.

— Но не тысячу. И колокольня, которая упала на старушку. Я же не собирался ее убивать. Наказание должно соответствовать масштабу преступления. — Тут Панчинелло наклонился вперед, положил скованные руки на стол. — Ладно, хватит об этом. Теперь мне не терпится узнать, что привело вас сюда?

— Синдактилия, — ответил я.

Глава 55

Синдактилия.

Его передернуло, словно я отвесил ему затрещину. Серый цвет ушел с лица, уступив место мертвенной бледности.

— Как вы об этом узнали? — спросил он.

— Ты родился с пятью сросшимися пальцами на левой ноге…

— Вам сказал этот мерзавец, так?

— Нет, — покачала головой Лорри. — О твоей синдактилии мы узнали неделю тому назад.

— И с тремя сросшимися пальцами на левой руке, — добавил я.

Он поднял обе руки, широко развел пальцы. Красивые кисти, красивые пальцы, только в тот момент они сильно тряслись.

— Срослась только кожа, не кости. Но он сказал мне, что ничего сделать нельзя и мне придется с этим жить.

Его глаза наполнились слезами, которые тут же потекли по щекам. Панчинелло составил из ладоней чашу, окунул в нее лицо.

Я посмотрел на Лорри. Она покачала головой.

Мы дали ему время. Ему требовалось несколько минут, чтобы прийти в себя.

За окнами небо потемнело, словно какой-то небесный редактор сократил дневную пьесу с трех действий до двух, вырезал полдень и соединил утро с сумерками.

Я не знал, как отреагирует Панчинелло на наши откровения, но никак не ожидал, что он впадет в такое отчаяние. И вновь пожалел его.

Наконец он поднял голову, щеки блестели от слез.

— Великий Бизо сказал мне, что пять сросшихся пальцев на ноге — для клоуна плюс. Естественность измененной походки очень важна.

У охранника, который наблюдал за происходящим в совещательной комнате через стеклянную панель в двери за спиной Панчинелло, на лице отразилось удивление. Похоже, ему нечасто доводились видеть рыдания безжалостного убийцы.

— Люди не могли бы видеть мою стопу, только мою странную походку. Но они увидели бы мою руку. Я не мог всегда держать ее в кармане.

— Это не уродство, — заверил я его. — Всего лишь физиологическое отличие… чертовски неудобное, конечно.

— Для меня это было уродством. Я ненавидел сросшиеся пальцы. Моя мать была совершенством. Великий Бизо показывал мне ее фотографии. Много фотографий. Моя мать была совершенством… а я — нет.

Я подумал о моей матери. Мэдди. Миловидная, на совершенство она, конечно же, не тянет. Ее доброе, великодушное сердце, однако, совершенно, а вот это стоит дороже той красоты, что так ценится в Голливуде.

— Время от времени, пока я подрастал, великий Бизо фотографировал мои деформированные руку и ногу. Без обратного адреса посылал фотографии этой свинье из свиней, этому сифилитическому хорьку, Виргильо Вивасементе.

— Зачем? — спросила Лорри.

— Чтобы показать Виргильо, что его самая прекрасная и талантливая дочь не смогла родить воздушного гимнаста, что следующее поколение цирковых звезд в династии Вивасементе придется растить из детей менее талантливых артистов. Как я мог с такой ногой ходить по натянутой проволоке? Как я мог с такой рукой перелетать с трапеции на трапецию?

— И когда тебе разъединили пальцы? — спросил я.

— В восемь лет я заболел скарлатиной. Великому Бизо пришлось отвезти меня в больницу. Врач сказал, что сращивания костей нет, а разделить кожу очень легко. После этого я наотрез отказался учиться на клоуна, пока не будет сделана операция.

— Но клоунского таланта у тебя не оказалось.

Панчинелло кивнул.

— После операции я очень старался выполнить данное отцу обещание, но клоуном был паршивым. Я понял это, едва мне разделили пальцы на ноге и руке.

— Ты прирожденный воздушный гимнаст, — сказала Лорри.

— Да. Втайне от отца брал уроки. Начал поздно. В этом деле оттачивать мастерство нужно с детства. А кроме, того, в глазах Виргильо я был замаран клоунской кровью. И он сделал бы все, чтобы не позволить мне выйти на манеж воздушным гимнастом.

— Вот ты и решил посвятить жизнь мести. — Вроде бы что-то такое он нам говорил в далеком 1994 году.

— Не умея летать, можно и умереть, — согласился Панчинелло.

— Вся эта безумная история о ночи твоего рождения, о медсестре — наемной убийце и о подкупленном Виргильо враче, который убил твою мать, — ложь от начала и до конца, — сказал я ему.

Панчинелло улыбнулся сквозь слезы и покачал головой.

— Я подозревал, что так оно и есть.

От его признания у меня похолодело внутри.

— Ты подозревал, что эта история — ложь? И тем не менее вернулся в Сноу-Виллидж, чтобы убить ни в чем не повинных людей и взорвать город?

Он пожал плечами:

— Какое-то, а занятие. Иногда приходится держаться за ненависть. Если нет ничего другого.

«Какое-то, а занятие. Вечер выдался скучным, так давайте взорвем город».

Но эту мысль я озвучивать не стал.

— У тебя явные способности к иностранным языкам. Ты мог бы стать учителем, переводчиком.

— Всю мою жизнь я ничем не мог порадовать великого Бизо. А кроме него, ни один мужчина, ни одна женщина — совершенно никто не хотел, чтобы я его или ее порадовал. Стань я учителем — его бы это не впечатлило. А вот отомстить за смерть матери… я знал, тогда он будет мною гордиться, — губы разошлись в ослепительной улыбке. — Я знал, за это мой отец любил меня.