Предвестники табора

— Ну почему же «как»? Мы с тобой и есть профессионалы: играем за звание чемпиона мира, за раздел мира — я бы так даже сказал.

— Но ты же проиграешь! — удивленно воскликнул я; Мишка и правда плохо играл в шахматы.

— Пускай! — быстро отмахнувшись, он придвинул свою черную пешку поближе к моей, на одну клетку.

— Чубуки вы! Один чубук и другой — тоже чубук, — изрек мой дед спустя час, когда, выйдя на крыльцо, обнаружил, что мы все так и играем первую партию и не съедено ни одной фигуры; я, впрочем, так уже притеснил Мишку к бортам, что мое преимущество — территориальное — было видно невооруженным глазом, — какой толк от такой игры, скажите на милость!

Качая головой, дед спустился на улицу, в темноту, но и оттуда еще долго было слышно, как он хмыкал и удивлялся нашей игре, покуда снимал с веревок высохшее белье, — правда, мне не удавалось разобрать слов — стоял оглушительный стрекот цикад.

— Папа подтвердил, что возьмет нас в лес, — сказал Мишка.

— Отлично! Здорово!

— Ну вот. Я же говорил тебе, что все сделал правильно.

— А как насчет Поляны чудес? Ты спросил у него? Отведет он нас туда?

— Нет, об этом я пока еще не спрашивал. Но я попытаюсь уломать его.

— Мы идем завтра?

— Нет. Но очень скоро. Возможно, послезавтра.

— Ты хоть знаешь, где находится эта Поляна? — спросил я.

— Приблизительно. В любом случае, папа подскажет нам верный путь, — Мишка двинул офицера — назад, — рассказать тебе еще про Поляну чудес?

— Давай. Ты редко про нее рассказываешь. Это правда, что добраться до нее удавалось единицам, но и те, будучи опытными следопытами, никогда не могли запомнить к ней дороги?

— Да. Прежде всего, потому, что они натыкались на нее чисто случайно.

— Ну а неужели они не могли выверить дороги после? Это правда, что они запоминали ее — на обратном пути — но позже поразительным образом так же и забывали?

— Кто тебе сказал?

— Серж.

— Ха… — Мишка ухмыльнулся.

— Что такое?

— Нет, он не все знает. Далеко не все. Дело в том, что те, кто находил Поляну чудес, они видели там нечто — и это приводило их в такой испуг (я говорю именно испуг, а не ужас, — обрати внимание, — потому что они все-таки не чудищ там видели), — короче, им уже было просто не до того, чтобы точно запоминать дорогу.

— Они видели исчезающую землю — это ты имеешь в виду?

— Нет… то есть и да, и нет: исчезающую землю они тоже, конечно, видели, но я о другом говорил — там еще кое-что было.

— Что?

— Люди.

— Люди? — я почувствовал, как меня атакует прилив интереса.

— Да-да, люди… причем, понимаешь… — Мишка сомкнул пальцы рук, — люди очень странные. Странные в одежде… да, в одежде, прежде всего… в том, что они делали, не было бы, пожалуй, ничего странного, если бы они только совершали все эти действия по отдельности. Но они совершали их вместе, так что это выглядело очень необычно; более того, мистически. Отсюда, соответственно, и испуг, и желание побыстрее смыться — у того, кому случалось наблюдать их со стороны.

— И кто же эти странные люди?

— Не знаю. Проще всего назвать их кочевниками — но, в то же время, это неверно, они не кочуют.

— Почему же тогда ты все-таки сказал «кочевники»?

— Я сказал только в том смысле, что они живут на этой поляне вместе, общиной… живут, да… но только они не охотятся, не едят, не спят.

— Так это не люди?

— Нет, ну… они все-таки люди — в том смысле, что имеют человеческий облик.

— И что же они делают?

— Да по-разному. Несколько человек несет на себе колокола. Проносят через поляну.

— Куда?

— За горизонт. Но потом они и возвращаются, снова всплывают на горизонте; все начинается заново. Эти люди одеты в отрепья — они каторжники.

— Каторжники? Откуда они там взялись?

— Не знаю, — Мишка развел руками.

— А кто еще там есть?

— Двое играют в пинг-понг.

— В пинг-понг? Прямо посреди поля?!

— Да. Иные же задействованы в других играх — прятки, жмурки… кое-кто перекидывает мяч и пр.

— А еще кто?

— Люди, запускающие к небу узкие длинные флаги. От ветра те сгибаются в оборотную букву «С». Великаны в черных костюмах; двое плывут в лодке по реке.

— Там есть река?

— Ну а как же!

— Выходит, все эти люди просто беззаботно проводят время — без пищи и воды?

— Не совсем беззаботно.

— А что же?

Мишка помолчал. А потом изрек довольную странную в данных обстоятельствах реплику (его указательный палец наставительно поднялся вверх):

— Сам все поймешь.

«Наверное, он имеет в виду, что я пойму все, когда увижу их собственными глазами», — так тогда я подумал.

Вот так мы сидели и мирно беседовали, и я даже предположить не мог, что все это кончится необъяснимой вспышкой, — и тем она явилась неожиданней, что произошла по той причине, которая, как я полагал, была гораздо важнее для меня самого, нежели для Мишки, — но именно с ним-то и случился срыв.

Я действительно сильно устал в тот день, даже Мишкин рассказ не оказал на меня тонизирующего действия, — словом, к полуночи я не просто не в силах был играть дальше (тем более, партия так и не желала заканчиваться: с доски убралось всего-навсего пять фигур), — голова моя принялась сама собою клониться, то в одну, то в другую сторону, рассчитывая, видимо, обнаружить где-нибудь в окружающем воздухе подушку.

К тому моменту мы уже перешли в дом и играли на обеденном столе. Мать еще не спала, а лежа при потушенном свете, на кровати в смежной комнате, где, кстати, и мы тоже всегда помещались на ночь, терпеливо ждала, когда мы, наконец, «откажемся от нашей очередной бредовой затеи». Дед и дядя Вадик спали наверху и разыгравшуюся сцену, по всей видимости, не услышали: первый каждый вечер принимал лекарство от бессонницы, ну а дяде Вадику снотворным служила очередная чекушка водки; и все же я бы не удивился, если бы на следующий день они стали наперебой интересоваться у моей матери, что произошло, и из-за чего поднялся такой шум.

События протекали в следующей последовательности.

Сначала разговор сник, превратившись в обрывочные замечания по поводу «баталии», происходившей на доске.

Потом я выжал из себя очередной ход. Мишка этого не увидел — он смотрел куда-то в сторону, на остывавшую печь, но потом обернулся, как-то даже рефлекторно.

— Ты пошел?

— Да-да… теперь твой ход… — я покивал головой, зевнул, потом взгляд натолкнулся на три стрельчатые, стоявшие рядом фигуры слонов, у меня зарябило в глазах, и я уронил голову окончательно.

Вернулся от легкого толчка; брызнувший свет и Мишкины слова помогли мне сразу же прийти в себя, иначе я, вероятно, долго бы еще не сумел осмыслить, кто я и на чем остановилось мое сознание.

— Эй!.. Что с тобой?

— Чего?..

— Ты спишь что ли? Заснул? Мы договаривались до двух ночи сидеть. Ходи — твой ход.

Из смежной комнаты послышалась возня, ворчание; потом более отчетливое:

— Чего себя мучить, я не знаю! — недовольный голос моей матери, чуть гулкий от дремы и мягкой подушки.