Преисподняя

Джуди настаивала, вновь и вновь повторяя, что ему нельзя возвращаться, он должен пойти с ней, он не двигался, лишь печально качал головой и повторял одно слово:

— Иди, иди…

Она заплакала, понимая, на что он решился ради неё и что его ждёт.

— Let's go! — твердила она, и тянула его, тормошила, стараясь увести и отчаиваясь от своего бессилия.

— Прощай, — сказал он — одно из немногих слов, которые она знала.

Джуди стала медленно подниматься по лестнице, брела, оглядываясь, он стоял внизу, глядя вслед, а потом вдруг исчез: когда она в очередной раз обернулась, его уже не было. Она даже не узнала его имени, чтобы помянуть в молитве.

Плача, Джуди выбралась из подвала и, не видя ничего от слез, как слепая, пошатываясь, брела по улице под удивлёнными взглядами прохожих, пока не догадалась взять такси.

Бирс ухаживал за ней, словно за ребёнком. Он понимал, как ей досталось, и делал все, чтобы она поскорее забыла и пришла в себя. Он не покидал её ни на минуту: она боялась оставаться одна, страх, что за ней явятся вновь, не давал ей покоя.

Хартмана после ранения отвезли в госпиталь. Ему предложили отдельную палату, но он отказался и попросил, чтобы его поместили вместе с раненым альбиносом, которого он вытащил из воды.

Хартмана прооперировали. Бирс справился по телефону, узнал, что операция прошла удачно, но ещё раньше Джуди известила Аню, та помчалась в больницу и, не раздумывая, стала исправной сиделкой.

Спустя несколько дней Бирс и Джуди навестили Хартмана в палате.

— Хай! — приветствовал их Стэн и, бледный, обессиленный, улыбался кротко, сидя на хирургической кровати и опираясь спиной на подушки.

— Здравствуй, Стэн, — ответила Джуди, и вдруг её словно током ударило: она вздрогнула и уставилась на лежащего у другой стены альбиноса.

— Это он! — прошептала она чуть слышно и всплакнула слегка — на радостях, что он жив, и в горести, что он ранен.

На кровати лежал молодой альбинос, который её спас. Он же спас Хартмана, и выходило, что Бирс ошибся: он надеялся, их двое в подземном гарнизоне — один спас Джуди, другой — Хартмана, но оказалось, это один человек — один на всех.

Наверное, его можно было определить в безумцы. Таящийся от всех, окружённый смертельной опасностью, без проблеска надежды, замкнувшийся в себе, рискующий на каждом шагу, а главное — немыслимо одинокий, он не поддался стаду, его богам, и один — один! — противостоял тупой удушающей силе.

— Спасибо тебе, — Бирс пожал ему руку. — Ты сделал что-то невероятное!

— What is your name? [14] — спросила Джуди, а Бирс перевёл.

— Марксэн, — ответил альбинос.

«О Боже! — подумал Бирс. — Маркс-Энгельс! Никуда от них не скрыться!»

Джуди поцеловала раненого, было заметно, как он оробел и смутился.

— Что с ним? — спросил Хартман, а Джуди растерялась и не знала, как быть.

— Что-нибудь случилось? — неуверенно спросила она.

14

Как твоё имя? (англ.)

Бирс перевёл альбиносу вопрос, тот молчал, как бы колеблясь, стоит ли говорить, а сам покраснел, его белая кожа просто загорелась от прихлынувшей крови.

— Не смущайте его. Это первый поцелуй в его жизни, — сказал Бирс по-английски.

— На самом деле? — не поверил Хартман, а Джуди села к раненому на кровать и погладила по голове: от смущения тот не знал, куда деться.

Аня навещала раненых каждый день, Хартман уже не мог без неё и злился, если она не приходила.

Молодой альбинос целые дни смотрел в окно, за которым в тепле и тиши бабьего лета дремали старые клёны, липы и тополя. В воздухе плавали жёлтые и красные листья, иногда переулком пробегал мимолётный дождь, по вечерам сквозь опадающую листву уютно светились разноцветные окна, и раненый часами неотрывно смотрел на чужую жизнь, о которой он ничего не знал и которая была для него тайной за семью печатями.

Он не знал ничего, что окружает человека с рождения, и теперь открывал для себя новый мир, которого был лишён, — все то, что человек узнает в младенчестве, — открывал и старался постичь.

Отряд готовился к последнему штурму. Изо дня в день штурмовые группы отрабатывали манёвр под землёй. Першин надеялся обойтись малой кровью, хотя понятно было, что за главный бункер альбиносы будут стоять до конца — весь гарнизон.

В один из дней Першин наведался в госпиталь, навестил Хартмана и раненого альбиноса, которого все называли Марк.

С американцем капитан перекинулся несколькими словами, узнал, как идёт лечение, нужна ли помощь и пожелал скорее подняться, — Аня помогла им с переводом. Першин подсел к альбиносу, который, не отрываясь, смотрел в окно.

— Я знаю, что ты сделал, мне рассказали. Неужели ты был один? — спросил Першин.

— Один, — подтвердил Марк.

— И никто тебе не помогал?

— Я никого не просил.

— Не доверял?

— Да, это было опасно.

— Как же ты решился?

— Слишком много крови. Я не хотел.

— Мы все тобой восхищены! Я бы тоже не хотел крови. Как ты думаешь: это возможно?

Марк подумал и покачал головой.

— Они не сдадутся. Детей уведут, спрячут где-нибудь, сами будут драться.

— И нельзя им ничего объяснить?

— Нельзя.

— А ты бы мог?

— Это бесполезно. Меня не послушают. Будет ещё хуже.

— Врачи говорят, что тебя скоро выпишут. Что дальше?

— Не знаю.

— Если хочешь, я могу взять тебя в отряд, — предложил Першин.

— Воевать? — он глянул на Першина и покачал головой. — Я не хочу.

— Ты все знаешь внизу, нам было бы легче. Меньше крови.

Марк подумал и спросил:

— Вы действительно не будете никого убивать?

— Не будем, обещаю. Надо поскорее закончить. Ты себе не представляешь, как нам это надоело. Всем надоело, не только мне.

— Хорошо, — согласился Марк. — Если будет нужно, я помогу.

— Я на тебя надеюсь, — пожал ему руку Першин и поднялся. — Поправляйся скорее.

24

Сентябрь в Москве был дождливый, ни дня без дождя. Прихотливо, как вздумается, дождь гулял по всему городу: вовсю в Зарядье, на Болоте и на Плющихе, помышлял объявиться в Кочках, на Разгуляе или на Благуше, а во многих прочих местах покропит и уйдёт, поминай, как звали.

С того дня, как они вышли к бункеру, Першин установил за ним наблюдение. Выдвинутые к стене посты сообщали о полной тишине. Вероятно, бункер жил по своим уставам: долбил землю, занимался военной и политической подготовкой и каждый день проводил общие собрания, на которых обсуждали, как ужасно жить наверху.

В штабе ломали головы, как проникнуть в бункер: малым взрывом не взять, большой мог нанести много вреда. Решено было пробурить стену, понадобились особые буровые станки, и пока их готовили, Першин устроил отряду передышку.