Прекрасная Ху Мэй хочет есть

— Из негативных эмоций.

— Перечисли, — она подняла руки с растопыренными пальцами, готовясь их загибать. Монах оттарабанил с усталым видом:

— Леность, праздность, жадность, чревоугодие, вож... — его взгляд опять метнулся к её груди и сразу ушёл в небо, голос стал хриплым: — ...вожделение. Гордыня, гнев. И... не помню.

— И уныние, малыш. Например, когда из архитектурного наследия делают мрачный склеп с таинственным призраком и рубят на нём бабло, приглашая наивных дураков поглазеть. А можно было дворец реконструировать, термальные источники почистить, гостиницу сделать, чтобы душа радовалась, понимаешь?

— Но... Все любят прекрасную Ху Мэй, — его наивные глаза были такими несчастными, что ей было даже жаль срывать этот покров. Но пришлось.

— Уже не любят. Ты не в курсе? Слушай новости, прямиком из столицы. Новость первая — император издал указ о запрете поклонения духам в любом виде, это теперь ересь, наказуемая денежкой. Новость вторая, — она достала из кармана сорванную с двери кабака бумажку и протянула ему, — Мэй-Мэй теперь у местного магистрата не в фаворе, и он заплатит мне за то, что я от неё избавлюсь. Много денег. И частью этих денег я поделюсь с тобой, малыш. Если ты сможешь её заточить, или хотя бы отвлечь, пока я буду готовить ритуал.

— Вы умеете проводить ритуал изгнания? Какому богу вы служите?

«Звенящему, малыш. Видно, что зелёный совсем — был бы хоть малость опытный, по ауре высек бы, что я родилась без капли дара. Тем лучше.»

— Я служу Гарроту, но пусть тебя это не волнует, ритуал я проведу как надо.

Она показала кулон посвящённой, он нахмурился:

— Это бог воровства.

— Прибыли, а не воровства. Хитрости и деловой хватки, например. И вот тебе моя хитрость — я плачу тебе золотой сейчас и десять золотых после того, как получу деньги от магистрата. А ты за это идёшь со мной в замок Ху и отвлекаешь призрака, пока я накрываю поминальный обед и вот это вот всё. Идёт?

Монах задумался, повздыхал и сказал:

— Двадцать.

— На что смиренному монаху такие деньги?

— Хочу сделать подарок учителю. Есть одна книга, она стоит двадцать пять, пять у меня уже есть.

— Идёт. На держи аванс, — она достала монету и подбросила повыше, он поймал и сжал в кулаке. Она встала и указала глазами на дырку в крыше: — Смотри дальше. А после заката приходи к западной калитке дворца Ху, я тебя там встречу. И захвати всё ритуальное.

— У нас нет ритуалов, только молитвы и сосуд, — он указал на маленькую банку с пробкой, которую носили на поясе все монахи, хотя мало кто за всю жизнь хоть раз пользовался.

— Отлично. Всё, давай, жду после заката.

***

Закат был такой красный, как будто боги там друг друга перерезали и вытерлись облаками. Солнце плющило бок о далёкие холмы, раскалённое и уставшее. А госпожа археолог стояла в тени ворот, проверяя экипировку и подтягивая шнурки на боках — похудела.

«Ещё бы не похудеть, с такой жизнью. Чёрт, заберу сокровище и рвану на юг, буду нежиться в банях, в окружении смуглых массажистов и услужливых виночерпиев.»

Монах пришёл когда солнце уже село, весь красный и смущённый, торопливо извинился за опоздание и пролепетал что-то о наставнике и наказании за подглядывание.

«Монах из тебя не очень, малыш.

Эх, юность, вроде так недавно, а такая пропасть между ней и настоящим. Всё казалось таким интересным и непонятным, так будоражило. А теперь уже всё понятно и нихрена не интересно, одна усталость.»

— Эй, пацан. Ты массаж делать умеешь?

— Я на восьмом году. А когда его учат?

Она махнула рукой:

— Не важно, забудь. Полюбуйся лучше закатом, вряд ли ты ещё такой увидишь.

— У нас здесь часто такие закаты. Говорят, к буре.

— Ага. Пойдём.

Она помнила дорогу и повела его к пруду прямиком, дворец начал играть в свои игры сразу же — небо стемнело и потеряло цвет, под ногами зашелестели листья, в тени между обломками статуй мелькнула чёрная прядь, подождала, пока мальчик заметит, и мигом умножилась в тысячу раз, устремляясь к нему.

Монах побледнел и замер, волосы собрались в клубок прямо перед ним, вытянулись вверх и развернулись из витой чёрной спирали в белый шёлк рукавов и подола. Из-под длинной чёлки выглянуло белое лицо, губы улыбнулись и раскрылись, обнажая тонкие иглы зубов.

Ки Рэн встала между ними, одной рукой придержала монаха за рукав, а второй щёлкнула девушку пальцем по лбу:

— Так, ну-ка ша! У нас был договор. Сначала твоя часть, потом моя.

Прекрасная Ху Мэй спрятала зубы и отвернулась, Ки Рэн предостерегающе крикнула:

— Бобами в затылок хочешь? У меня много.

Девушка обернулась, окинула её усталым взглядом и сказала:

— Иди за мной, — поднялась в воздух и медленно полетела над дорожкой, развевая за собой волосы и шёлк подола.

Ки Рэн взяла очарованного монаха за локоть и потащила следом. Они прошли через высохший сад, потом по широкой дороге мимо практически целого дворца, оставили справа ещё один сад, укрытый стеклянным куполом и густой паутиной, и вышли к дальней стене.

«Семейный склеп? Так тривиально. Хотя, все там прячут свои секреты, чем семья Ху лучше?»

Широкие медные двери открылись сами, внутри зажглись тусклые факелы у дальней стены, Ху Мэй полетела туда, они вошли следом.

И медные двери захлопнулись.

— Эй, дорогая, не шути! — Ки Рэн взяла из кармана несколько заговорённых бобов, бросила один в рот. — Ты меня знаешь, я клоунов не люблю.

Факелы потухли, по тёмному коридору склепа рассыпался серебряным колокольчиком девичий смех, многократно отражённый от стен и каменного потолка.

Ки Рэн навалилась спиной на дверь, но она стояла нерушимо, у самого уха раздался нежный голос Ху Мэй:

— Не трудись, у тебя не выйдет. Ты же хотела увидеть мою сокровищницу? Так смотри.

На стенах стали медленно разгораться факелы, всё ярче и ярче. И стали различимы сидящие вдоль этих стен в одинаковых позах чисто обглоданные скелеты.

«Сколько их? Двадцать, тридцать, пятьдесят?»

Ряд гладких черепов уходил вглубь коридора, где-то на третьем десятке в глазах начинало рябить от них, посчитать становилось нереально.

Прекрасная Ху Мэй парила над полом в центре, улыбалась и плавно обводила руками окружающее великолепие, как будто представляла любимый сад: