Прекрасная мельничиха

– Вот ты. Скажи. Я не верю. Ты же меня оставишь. Бросишь. На произвол судьбы. Тебе тяжело. А я… Тут… Одна. Прошу. Не оставляй.

Она плачет. Но мне почему-то её уже не жаль. Меня начинает раздражать её крупное тело. Длинные волосы. Пухлые губы. Нашла носильщика. Конечно. Только я могу влипнуть в такую ситуацию. С удовольствием бы сейчас её бросила куда-нибудь под куст. И я с каким-то нездоровым чувством представляю себе. Как она лежит одна. Ночью. Кругом страшные шорохи. Скрипы. Шипенье.

– Послушай, – шепчу загадочно, – ты одна. Ночью. А звери есть?

– Коли комары – это звери. То есть. Пожалуй, комары похуже зверей. Они такие наглые… Ты чего! Ты чего! – вдруг испуганно она мне смотрит в глаза.

– Нет! Что ты! Вовсе ничего. А ты не бойся. Я с тобой. – Мне вдруг становится стыдно за свои мысли. С чего это я? Она – мой друг. Мне близкий человек. А я… Такие мысли…

Вдруг я услышала нечто похожее на мурлыканье. Я смотрю в рот своей подруге. Это она шевелит губами. И пытается петь. И даже при этом умудряется кокетливо болтать ножкой. Ля-ля-ля. Ля-ля! Ну, это уже слишком. Я валюсь с ног. Руки мои отекли. А она – ля-ля-ля…

– Послушай. – Она прекращает петь. И так. Между прочим. Как она это умеет. – Говорят, ты подрабатывала натурщицей?

Но я плохо соображаю, что она спрашивает. От сильной усталости в моих ушах стоит беспрерывный звон. А перед глазами – жёлтые круги. Ноги становятся ватными. Но я ими умудряюсь ещё передвигать.

– Я ничего не понимаю. Погоди! Какие ноги? Какая натурщица?

– Ой, ну только не надо! Ты же знаешь прекрасно, что от людей никогда ничего не скроешь. Но обидно, что твоя лучшая подруга узнаёт об этом в последнюю очередь.

Моя лучшая подруга ещё что-то долго объясняет. Настаивает. Утешает. Но я ничего не соображаю. Я знаю только одно. Что надо идти. Что скоро будет вечер. Я беру её на руки. И снова тащу через весь лес. Чтобы нести человека. Который тяжелее тебя в энное количество раз. Надо, если не любить его. То хотя бы питать к нему доброжелательные чувства. Я решаю разобрать себя по полочкам. И искать. На какой такой полочке завалялось подобное чувство. Но полочки оказываются пусты. Я нервничаю. Кусаю губы. Из моих глаз ручьём текут слёзы. Я ощупываю дрожащими пальцами полочки со всех сторон. Заглядываю под них. Но безрезультатно. Мои слёзы падают подруге на шею.

– Ну зачем ты плачешь? Не плачь. Я же твой лучший друг. Я всегда приду к тебе на помощь. Только, знаешь, не носи открытые платья. Сама понимаешь. Мало ли что могут про тебя подумать.

– Прошу тебя. Замолчи. Ну, пожалуйста… Я очень ценю твоё великодушие… Только замолчи.

Подруга надувается, как воздушный шарик. И становится в два раза тяжелее. Затем украдкой достаёт из кармана сантиметровую ленту. И измеряет длину моей шеи.

Я чувствую, что вот-вот упаду. Свалюсь. И никогда больше не встану. Моя подруга уже измеряет меня всю. Каждую мою клеточку. Чем больше измеряет – тем больше вертится. Крутится. И нести её становится просто невыносимо. Наконец, когда мои колени приняли форму буквы “г”. Я замечаю огни города. Лес исчезает. На пороге города стоит муж моей подруги. И широко улыбается своей неврастеничной улыбкой. Подруга соскакивает с моих рук. И вприпрыжку несётся навстречу мужу. Бросается ему на шею. И дрыгает ногами.

– Ах, как я тебе благодарен. – Муж моей лучшей подруги расшаркивается. Раскланивается. Бегает вокруг меня на цыпочках. И пытается нащупать мою руку. Чтобы её горячо пожать. Руку я прячу за спиной.

– Ах, ах! Уголовный розыск. Милиция. Ничего. Никто. Три бессонные ночи. А одного мальчика комары съели. Какой ужас! Она такая у меня слабенькая. Хрупкая. Как мотылёк. Мы твои должники. Коньяк? Вино? За успешное возвращение? Всю жизнь буду помнить. Вот проявление истинного товарищества. Братства! В неоплатном долгу. Сколько доброты! Благородства! Заходи в любое время. Мой дом – твой дом.

Чем больше он говорит, тем сильнее блестят его глаза от нескрываемой ненависти. И на губах время от времени от бешенства появляется пена. Я его понимаю. Волнуется. Вдруг соглашусь. Появляться в любое время суток. Вдруг их дом приму за свой. Вдруг потребую в долг. Вдруг… Ну, кому охота быть вечным должником?

– Исчезаю. – И я машу рукой. И слышу, как подруга за моей спиной доказывает своему мужу. Что у меня фигура – так себе. А муж облегчённо вздыхает по поводу моего ухода. Они танцуют. Кувыркаются. И шлют мне воздушные поцелуи. Я их ловлю на лету. И давлю в своей ладони насколько хватает сил. Из кармана моей лучшей подруги выползает сантиметровая лента. И становится ужасно похожей на змею. Извивается. Подмигивает мне. Шевелит языком. Я сжимаю кулаки. Поворачиваюсь. Бегу, спотыкаюсь. О чьё-то тело. Женщина. Опять женщина! Огненно рыжая. Гибкая, как сантиметровая лента. Так же шевелит языком. Я подаю руку. Она поднимается.

– Ты довольна?

– Очень!

– Изнаночная сторона дружбы – ненависть. Ты разве не знала?

– Не знала.

– А вы бы могли ещё дружить тысячу лет!

– Мне хватило одного дня.

– Ты обрекаешь себя на одиночество.

– Я обрекаю себя на самую верную дружбу – с собой.

Рыжеволосая засмеялась. Достала из сумочки два полных стакана вина. Поставила на асфальт.

– Выпьем?

– С удовольствием.

– За настоящее? – И она посмотрела вдаль. До сих пор не пойму, зачем она отвернула голову. И зачем она дала мне этот шанс. Я незаметно подменила бокалы. Она выпила залпом. И упала замертво. Её тело удлинилось. Позеленело. Передо мной лежала обычная змея. Мерзкая. Гадюка. Я скрутила её в клубок. И нащупала дверь.

Старуха хихикнула. И потерла руки.

– Как думаешь, если её засушить?

– Не стоит. Выгорит при нашем солнце. Станет похожей на сушёный банан. Зачем?

– Ну хорошо. Хорошо. Ты только не волнуйся. Ты не волнуешься? Я тоже не люблю пресмыкающихся. Так что ты правильно. Это… Того… Руки помыла? Ах, да! Сначала её…

Старуха схватила змею за хвост. И, танцуя, пошла на кладбище. И хотя мне страшно хотелось спать. Я, как приличный человек. Собралась с последними силами. И пошла за ней. В соседнюю комнату.

– Может, без гроба – не очень? – И в моём глазу блеснула порочная слеза.

– Ну, знаешь, дорогая, – возмутилась старуха моей внезапной сентиментальностью. – Ещё зарыдай. Если для каждого ползучего гада сооружать гроб. То знаешь… Придётся все деревья повырубить. И не на одной планете.

– Как хочешь. – Я пожала плечами. И села возле ямы. Которую уже успела выкопать моя старуха. Хотя яма – это громко сказано. Старуха и не собиралась копать что-нибудь солидное. Так. Слегка отгребла песок. Небрежно бросила туда бедную змейку. Присыпала песком.

– Будешь? Ну, речь. Стихи. Песни.

– Издеваешься? – обиделась я.

– Не обижайся. Я не хотела оскорблять твои чувства. Но, поверь, тебе удивляюсь. Жалеешь то, о чём думать не стоит. Забываешь мгновенно о том, о чем следует помнить вечно.

– Извини. Мой мозг в данное время не очень-то расположен к философии. Он уже дремлет.

– Так вот. Слушай. Ты как-то странно слушаешь. Будто вовсе и не слушаешь.

– Ты ко мне придираешься. Я очень внимательно тебя слушаю.

– Да. Но иногда мне кажется, что рассказываю стенке.