Прекрасное далеко

— Конечно, — отвечаю я, радуясь, что он мне это предложил.

Озеро лениво плещется в берегах в мирном, спокойном ритме. Вдали ухает сова. Легкий ветерок раздувает мои волосы, они падают на щеки. Картик садится у дерева, прислонившись к стволу спиной. Я усаживаюсь рядом.

— Что ты имел в виду, когда сказал, что наши судьбы больше не связаны? — спрашиваю я.

— Я думал, что моя судьба — состоять в братстве Ракшана. Но я ошибался. И теперь я просто не знаю, что ждет меня впереди. Я даже не знаю, верю ли я вообще в судьбу.

Точно так же, как прежде меня раздражали высокомерие и самоуверенность Картика, сейчас мне не хватает этого ощущения. Мне трудно видеть его таким растерянным.

Мы снова надолго умолкаем. Его глаза закрываются, но он не позволяет себе задремать.

— Есть только одно, о чем я должен спросить, и больше никаких вопросов. Ты видела Амара?

— Нет. Клянусь.

Ему как будто становится легче.

— Это хорошо. Хорошо.

Его веки опускаются, и через несколько секунд он уже спит.

Я сижу рядом с ним, прислушиваюсь к его дыханию, тайком наслаждаюсь его красотой: длинные темные ресницы лежат на высоких скулах; прямой нос, чуть приоткрытые полные губы… Говорят, леди не должна испытывать подобных желаний; но разве леди в силах удержаться? Мне пришлось бы брести по жизни как во сне, чтобы не замечать притяжения таких губ…

Я осторожно протягиваю руку, чтобы коснуться Картика. Картик мгновенно просыпается, задыхаясь, испуганный. Я взвизгиваю, а он хватает меня и не отпускает.

— Картик! — вскрикиваю я, но он стискивает меня еще сильнее. — Картик, прекрати!

Он наконец приходит в себя и разжимает руки.

— Извини. Мне снова снилось… — бормочет он, тяжело дыша. — Такие страшные сны…

— Что за сны?

Я все еще ощущаю его пальцы на своих руках.

Он проводит дрожащей ладонью по волосам.

— Я вижу Амара на белом коне, но он не такой, каким я его помню. Он похож на какое-то ужасное проклятое существо. Я пытаюсь бежать за ним, догнать, но он всегда остается далеко впереди. Потом сгущается туман, и я больше его не вижу. Когда же туман рассеивается, я оказываюсь на какой-то холодной ветреной равнине… это ужасное и прекрасное место. Из тумана выходит целая армия потерянных душ. Они ищут меня, а я обладаю огромной силой. Такой силой, что даже и вообразить невозможно.

Он вытирает выступивший на лбу пот.

— И это все?

— Я… Еще я вижу твое лицо.

— Мое? Я тоже там?!

Картик кивает.

— Ну, и… что же происходит дальше?

Он не смотрит на меня.

— Ты умираешь.

Я вся покрываюсь гусиной кожей.

— Как именно?

— Я… Я не знаю.

Порыв ветра со стороны озера заставляет меня содрогнуться.

— Это всего лишь сны.

— Я верю в сны.

Я беру его за руки, наплевав на то, что это выглядит слишком дерзко.

— Картик, почему бы тебе не отправиться со мной в сферы и не поискать Амара самому? Тогда ты будешь все знать наверняка, и, может быть, кошмары прекратятся.

— А вдруг они окажутся правдой?

Он осторожно высвобождает руки.

— Нет. Как только я рассчитаюсь с цыганами за помощь, я отправлюсь в Бристоль, на корабль «Орландо».

Я встаю.

— Значит, ты не хочешь даже попытаться бороться? — говорю я, чувствуя себя бесконечно подавленной.

Картик смотрит в пространство перед собой.

— Создавай союз без меня, Джемма. Ты и сама отлично справишься.

— Я устала справляться сама.

Смахивая слезы, я направляюсь в лес. Когда я прохожу мимо цыганского лагеря, я вижу мать Елену, она несет в сторону нашей школы какое-то ведро.

— Что ты делаешь? — резко спрашиваю я.

Я выхватываю у нее ведерко, и из него выплескивается темная жидкость.

— Что это такое?

— Нужно сделать кровавые знаки, — отвечает она. — Для защиты.

— Так это ты разрисовала восточное крыло. Зачем?

— Если не будет защиты, они придут, — бормочет мать Елена.

— Кто придет?

— Проклятые.

Старая цыганка пытается отобрать у меня ведро, и я отвожу его подальше.

— Я не собираюсь тратить еще одно утро на то, чтобы отмывать все это, — говорю я.

Мать Елена потуже натягивает на плечи шаль.

— Два пути! Печать сломана. Почему Евгения это позволила? Она ведь знает… она знает!

События этой мерзкой ночи доводят меня до того, что во мне что-то закипает, я как бродячая собака, которая больше не может вынести, что ее дразнят.

— Евгения Спенс мертва! Она мертва уже двадцать пять лет! И не смей больше этого делать, мать Елена, или я расскажу миссис Найтуинг, что это твоих рук дело, и цыган тогда выгонят из этого леса, навсегда выгонят! Ты этого хочешь?

Лицо старой цыганки кривится.

— Ты видела мою Каролину?

— Нет, — устало отвечаю я.

— Она умеет очень хорошо прятаться.

— Она не…

Я умолкаю.

Нет смысла взывать к разуму цыганки. Она безумна, и я чувствую, что, если задержусь здесь еще немного, я и сама свихнусь. Я выливаю жидкость в траву и возвращаю ведро матери Елене.

— Ты не должна больше этого делать, мать Елена!

— Они придут, — ворчит она и тащится прочь, и пустое ведро позвякивает, как колокольчик.

Когда я возвращаюсь в школу, становится заметно холоднее, и я ругаю себя, что не прихватила шаль. Но это просто еще одна глупость в череде многих, совершенных мной, вроде попытки заставить Картика передумать. Что-то пролетает рядом, и я вскрикиваю.

— Кар! Кар! — кричит это.

Это всего лишь чертова ворона. Она садится среди роз и начинает клевать лепестки цветов.

— Кыш, кыш!

Я машу на нее руками, и птица взлетает. И тут я вижу нечто удивительное: несколько розовых цветков покрылись изморозью. Они мертвы, они торчат на стеблях, посинев от холода…

— Кар! Кар!

Ворона садится на башню восточного крыла и наблюдает за мной. А потом, прямо у меня на глазах, она пролетает над тем местом, где находится тайный вход в сферы… и исчезает.

Глава 21

На следующий вечер, последний перед отъездом из школы на пасхальные каникулы, мы отчаянно пытаемся снова проникнуть в сферы. Я по-прежнему не могу вызвать дверь света; дело, похоже, и не стоит тех усилий, которые я прилагаю, потому что меня ждет только разочарование, к тому же у нас есть другая дорога, которая не подведет. Мы убеждаемся, что учителя разошлись по спальням, и прямиком мчимся к тайной двери у восточного крыла, а потом — к Пограничным землям. Нас больше не интересует сад. Он стал чем-то вроде детской игры, местом, где мы превращали камешки в бабочек, как малые дети. Теперь мы стремимся к голубым сумеркам Пограничных земель, к цветам с мускусным ароматом, к магнетическому притяжению Зимних земель… Каждый раз, приходя сюда, мы обнаруживаем, что оказались на самую малость ближе к той внушительной стене, что отделяет нас от неведомых пространств.