Прекрасный белый снег

И эти танцы, в полумраке маленького зала, по пятницам и субботам, вечерами… Немного беспокойным и тревожным, таким счастливым и таинственным виденьем запечатлелись они в её детской памяти.

…Синий-синий иней

Лег на провода.

В небе тёмно-синем

Синяя звезда,

А-а-а, только в небе,

В небе тёмно-си-и-инем…

Она вспоминала немудрёную ту, тоскливую немного и так волнующую её душу песенку, и перед глазами живо вставали поющие что-то своё печально, прекрасные и одинокие в сверкающем под ночными звёздами серебристо-синем инее провода в глубоком чёрном небе, и ей становилось грустно и тревожно…

Отлично Светка помнила, теперь, правда, и сама бы уже толком не сказала, из этого лагеря или из второго, да и неважно это, думала она, какая, на самом деле, разница, ведь это было, было то выступление в родительский день на лагерном концерте, когда, осознав вдруг ясно, что отступать ей больше некуда, бледнея загорелым лицом, под глупое хихиканье мальчишек, с огромным розовым бантом на выгоревшем к середине лета добела соломенно-пшеничном хвостике, на пару с мальчишкой-пятиклассником она читала изумлённым зрителям длиннющий отрывок из «Ромео и Джульетты», и как они хлопали потом как сумасшедшие, и как она, счастливая, улыбалась всему свету, зная, что нигде не успела ошибиться…

«Не надо, верю. Как ты мне ни мил,

Мне страшно, как мы скоро сговорились.

Все слишком второпях и сгоряча,

Как блеск зарниц, который потухает,

Едва сказать успеешь «блеск зарниц».

«Да уж, – вспоминала иногда тот странный вечер Светка. – И правда, очень детские стихи…»

Эта безумная, очевидно полоумная идея с Уильямом Шекспиром принадлежала пианистке, штатной зенитовской, какие всегда есть в секциях гимнастики, довольно молодой ещё, слегка полноватой женщине с темпераментом улитки. Как вообще она умудрилась дойти до такой абсурдной мысли, являлось совершеннейшей загадкой. Девчонке-второкласснице, в спортивном лагере, в СССР, и поручить читать такое! И тем не менее, успех был жуткий. Зал просто содрогался от восторга! Но главное, маленький ещё как будто Светик этим событием и сам оказался потрясен до глубины души, сразу и на многие последующие годы…

Так, совершенно незаметно, пролетели два месяца лагерной спортивной жизни, Светка загорела дочерна, ещё немного похудела, вытянулась слегка, и в школу, после двух недель с родителями и бабушкой на даче, явилась не малышка-первоклашка с голубыми изумлёнными глазами, а симпатичная вполне, стройная загорелая девчушка, примерявшая уже и лифчик на неожиданно, за пару недель всего, едва, но уже достаточно заметно успевшую вдруг оформиться двумя половинками спелого беленького яблочка маленькую грудь…

Глава девятая

Здесь, с позволения читателя, автор хотел бы остановиться ненадолго, вздохнуть поглубже и парочку минут подумать. Автору и самому вдруг стало интересно, а стоит ли в таких подробностях описывать младые годы нашей героини? К чему всё это? Имеет ли детство маленького Светика какое-то хотя бы отношение к истории о взрослых людях, Веничке и Светке, коей изначально и было посвящено грустное сие повествование? Нужно ли нам это? Не станет ли вдруг скучно любезному читателю в процессе чтения сих многословных строк? А не вернуться ли нам, подумалось тут автору, в психушку? Устроить, скажем, небольшую потасовочку в палате, с разбитием гипсовыми бюстами голов несчастных пациентов, частичной потерей памяти последними и непременным её счастливым возвращением? Или, к примеру, прокатить изумлённого читателя на истребителе-бомбардировщике с вертикальным взлётом, верхом на фюзеляже в обществе потрёпанной временем и чрезмерным употреблением газированных напитков звезды Канн и Голливуда. Да и Костян, Костя-Константин, очень удачно на сцене появился! Так отчего бы ему в лесок тогда не прогуляться, с парочкой обширявшихся бандитов? А что, вполне приличный ход! Читатель не находит? Хотя, кое-что слегка напоминает… Задумаешься тут! Так что вернёмся мы, пожалуй, к маленькому пока, но так стремительно взрослеющему Светику, попробуем узнать ещё немножко о её счастливом детстве. Может, впоследствии это нам и пригодится…

Сентябрь наша маленькая героиня встретила охапкой белоснежных хризантем среди высоких знойных гладиолусов и томных лилий с бабушкиной дачной клумбы и тайным ожиданием нового, неожиданного и радостного счастья. Будущие выпускники и выпускницы, десятиклассники в пиджачных синих парах и больше похожие на студенток девушки в школьных ещё платьях, под ручки провели растерянных, но пока счастливых в своём неведении первоклашек широкой лестницей дореволюционной ещё постройки школы в сердце Петроградской, украдкой вытирая непрошеные слёзы отплакали положенное мамаши, непривычно громко после каникул прозвенел первый торжественный звонок, и новый учебный год наконец-то начался.

А вслед за первым, не совсем ещё учебным, полупраздничным немного днём, уже привычной чередой потянулись школьные обыденные будни. Уроки у Светки чередовались с тренировками, тренировки с уроками, опять уроки, снова тренировки, и так по кругу. Ни о каких прогулках с подружками после школы Светка даже не мечтала, она давно уже забыла, что это такое. То детство, которым жили её подруги-одноклассницы ей заменил спортивный зал: брусья, акробатическая дорожка, бревно и гимнастический ковёр.

Время меж тем стремительно летело, вот уже и клёны с тополями в любимом парке сбросили свой огненный наряд, и злой осенний ветер погнал опустевшими дорожками ржавую пожухлую листву к встававшей на дыбы серыми волнами Неве. А вскоре, проснувшись поздним утром в воскресенье и первым делом выглянув в окошко, Светка увидела и белое, пуховое будто одеяло – выпал первый снег. Сверкающий под ярким солнцем на неожиданно ударившем ноябрьском морозе, тихий и торжественный в своей первозданной чистоте, прекрасный белый снег…

День тот, пришедший, как всегда за воскресеньем, очередной учебный понедельник, и этот снег, пусть даже первый, как и большинство других таких же прекрасных зимних дней, Светка, конечно, не запомнила бы тоже: чуть обжигающий с непривычки щёки и пальцы на руках морозец, яркое над нетронутым ещё снегом солнце, снежки, весёлые краснощёкие мальчишки – всё это уже случалось в её жизни и повторится ещё не раз, не два, и даже не двадцать два. Но именно сегодня, в этот почти уже зимний день произошло нечто, запомнившееся ей надолго…

После уроков, когда они с подружками вышли из дверей, в маленьком скверике напротив школы в самом разгаре шла битва на снежках между мальчишками из её класса и параллельного класса Б. На маленькой тесной Петроградке многие жили в одних дворах, одних домах, одних подъездах, и воевать здесь класс на класс, пусть даже на снежках, никто не собирался, и всё же: маленькие белые снаряды летели, казалось, отовсюду сразу. С криками: «Ага! Попал! Готов!» мальчишки били в кого попало без разбора. И три девчонки, бегущие домой, конечно, попали тут же под обстрел.

Со смехом закрываясь на ходу портфелями, они добежали почти до выхода из сквера, как вдруг неизвестно откуда взявшийся заряд врезался Светке прямо между глаз. Она ахнула от неожиданности, поскользнулась на каком-то мокром корне, выронила портфель и, нелепо взмахнув руками, под радостный смех воюющих сторон растянулась тут же чуть ли не в шпагате. На снег посыпались книжки, ручки, тетрадки и карандаши, яркие маленькие искорки брызнули из глаз. За что они её так? За что?

Светка сидела на снегу, и слёзы, без всякого желания, вдруг покатились по щекам. То ли от незаслуженной обиды, то ли она просто устала от уроков, тренировок, бесконечных брусьев, бревна и хореографии, а может, новый тренер, к которому её перевели совсем недавно, возможно в нём была причина? Светка и сама ещё того не понимала. Но только, словно ниоткуда, вдруг появилось ощущение усталости и какой-то никчёмности того, чем она с такой страстью занималась целый год. Светка сидела на снегу и тихо подрагивая плечиками плакала, как маленькая дура.