Прелесть (Повесть о Hовом Человеке)

– Вениамин Семенович! Вы что здесь делаете?
– удивился Андрей.

– Я, Андрей Алексеевич, прогуливаюсь здесь и размышляю над тайнами бытия.

– И повторяете заезженные цитаты из "Очевидного и невероятного".

– Истина всегда выглядит банальностью, пока ее не откроешь сам.

Впрочем, Андрей Алексеевич, очень я любил эту передачу и еще одну, "Это вы можете" называлась. Очень у меня сердце болело смотреть, как человеческая мысль наружу бьется и выходу не находит. Конечно, они там все были немного не в себе, но, черт его дери, так они искренне говорили, так бодро горели, что хотелось все бросить и идти вместе с ихними самокатами, махолетами и шагоходами на край света.

Куда они таперича подевались?
– Воропаев простоавато коверкал слова, Неведомо. Наверное, в миллиардеры шагнули, как думаешь, Андрей Алексеевич?

Андрей молчал.

– Я с одним даже познакомился, по службе, и он мне подарил модель самокопателя.

– Самокопателя? В смысле экскаватора?
– заинтересовался Андрей.

– Нет, - усмехнулся в звездное небо Воропаев, - совсем в другом роде, в человеческом, хочешь покажу? Ну конечно, не сию минуту, сию минуту тебе отдыхать пора.

Воропаев распахнул заднюю дверку жигулей, и Андрей онемел. В салоне пахло гостиницей Метрополь и самым лучшим бензином от братьев Колеровых. Источником последнего был драный воропаевский бензонасос, а вот "Gio Armani" источала Катерина Юрьевна Смирягина. Она так и представилась, приняв Андрея за помощника следователя. В ответ она не услышала ничего, потому как студент от неожиданности смутился.

– Вы не будете против, Андрей Алексеевич, прокатиться с нами? Заодно и даму завезем домой?
– Воропаев посмотрел на Андрея и добавил, - Я вижу, вы не против.

Волею судеб Катерина жила на Чкаловской в доме Андрея Дмитриевича Сахарова, и они скатились с Воробьевых гор по Метромосту на набережные Москва-реки. Андрей, посаженный рядышком с Катериной, помалкивал, изредка поглядывая на спутницу. Та кротко, словно впервые, рассматривала Москву. У Храма Христа Воропаев вспомнил очередную рекламу с ярким золотым куполом на голубом ситце и молодоженами:

– А мне нравится громадье русской идеи...

– Сначала подорвать, а потом восстановить, - иронически вставил Андрей.

– Нет, все-таки сперва построить всем миром. Да я не о том, ведь какая прорва материала, и не только природного, и ради чего? Ведь не для пользы или производительности, и не забавы для, а исключительно ради одной голой идеи. Такое количество бетона ухнуть из любви к иррациональному чувству. Ведь если совсем в Бога не верить, то получается Египетская пирамида...

– Вот идея и получается египетская, а не русская, - опять вставил Андрей и поискал поддержки у соседки.

Воропаев повернулся назад, внимательно разглядывая пассажиров. Было это как раз на светофоре у Большого Каменного моста, где никогда не гаснет зеленая стрелка. Ярко горели рубиновые звезды на кирпичных татаро-монгольских шатрах, исполненных средневековым итальянским мастером. Вдали маячил новым заграничным блеском остров Балчуг.

Справа плескались мутные воды Москва-реки и всех ее пяти морей.

– Эх, ребята, был бы я пророком в своем отечестве, сказал бы вслух. А вот и скажу: вижу я высокий белый храм, посреди прекрасного города, с белыми мраморными ступенями, с яркими блистающими фонтанами, идущими по ступеням двумя молодыми людьми. Он и она. Храм, словно былинный русский богатырь, дружелюбно принимает гостей и благословляет молодых на долгую праведную жизнь.

– Третий сон Веры Павловны, я думаю, что в эпоху перестройки. Вера Павловна должна была бы работать в кооперативном сортире, где-нибудь напротив пивбара Жигули.
– Преувеличено едко прокомментировал Андрей и сам же от этого смутился.

– Какая странная и желчная идея, - Воропаев внимательно посмотрел на Андрея, - Вы наверняка ее где-то позаимствовали.

– Есть человек...
– стушевался Андрей.

– Ну-ну.
– буркнул Вениамин Семенович и нажал на газ.

На Чкаловской Воропаев не стал подъезжать прямо к дому, а остановился чуть поодаль на крутом спуске.

– Все-таки мир удивительно тесен.
– изрек Воропаев, разглядывая через желтеющие кроны далекий подъезд, - Наверное, из-за малости объема.

Ведь я на этом спуске многие дни провел. Стерег политического преступника, дурак, разве ж я знал, какой редкий человек здесь жил.

Теперь часто мне хочется с ним о жизни поговорить, да где уж, поздно, раньше надо было думать, а не жить по инерции.

– А меня Андрей Дмитреевич однажды потрепал по головке и сказал:

новая Россия подрастает.
– вспомнила Катерина.

– Нда, - со значением выдал Воропаев.

Потом он вышел, галантно открыл даме дверцу и проводил под руку к подъезду. Со стены на них поглядывал стилизованный академик Сахаров.

Воропаев под этим взглядом как-то скукожился и без особой надежды спросил:

– Значит, в электричке был совсем другой гражданин?

– Совсем другого покроя, - подтвердила Катерина и исчезла в парадном.

Воропаев повернулся, устало поглядел на пролетавшие к Таганке красивые иномарки, потом с ненавистью отыскал свой жигуль, купленный по разнарядке на излете восьмидесятых, потом вспомнил свои шесть соток с белым силикатным домом по Владимирской дороге, которым он раньше гордился, а теперь иначе как сараем не называл. Надо бы супругу свозить - парники поправить, да убраться к зиме.

Ехали обратно по Садовому. Андрей словно волчонок выглядывал с заднего сидения. Воропаев рассказывал детали утреннего происшествия.

– Что интересно, все шестеро погибших - одна компания, технари, с гитарами, отмечали в лесу какой-то свой юбилей. Знаешь, костерок, палатка, - Воропаев довольно точно напел, - "Возьмемся за руки, друзья...", взялись, блин.

– Может быть, они там в лесу что-то съели?
– вставил Андрей.

Казалось, он не слишком вникал в суть дела, а думал о чем-то о своем.

– В том то и дело, что отравления нет, язвенники, конечно, поголовно, да и какая у них была жизнь, столовские котлеты, кухонные разговоры и шестиструнная Ленинградского завода.
– Воропаев задумался на секунду,

– Нет, не отравление. Да и кроме них еще были пострадавшие, Катерина манекенщица, например, понравилась? Конечно понравилась, ну молчу, молчу. Вполне живая, правда, несла вначале Бог знает чего, но к ночи совсем пришла в себя, а те вот так...

Воропаев замолчал и так в тишине свез Андрея в общежитие. Лишь когда они прощались, он задержал сухую Ардеевскую руку и сказал: