Прелести и прелестницы
Шрифт:
* * *
Поэт-депутат. Причудливая, надо сказать фигура. В близком прошлом – вовсе не редкая. Не мытьём, так катаньем – но быть властителем дум. Да что там дум… Просто властителем. Владеть словом – для иных ступень к владению жизнью ближнего. Это раньше казалось, что слово влияет на судьбу. Теперь же потребно лишь непосредственное на неё воздействие. И депутатство на этом пути – цветочки. Эпоха такова, что ревнители духовной пищи с боями – порой и насамомделишными – прорываются к властному кормилу. Литератор Нур Мухамед Тераки, первый афганский лидер советского разлива. Филолог Звиад Гамсахурдия, яростный грузинский смутьян. Его заклятый абхазский враг Владислав Ардзинба, директорствоваший в Институте
В самом ли слове есть завязь диктаторства? Или к словарному инструментарию тяготеют особи определённого психологического склада? Или наклонность эта формируется гипертрофированным вниманием к слову? И обретя власть над словом, жаждут её экспансии? И нужно ли это понять? И можно ли это принять? И следует ли принять, не понимая? Разве только что к сведению…
* * *
Во сне глаза её были чуть приоткрыты, подёрнуты отсутствием, блестящи. Сквозь ресницы сочился зеленоватый свет радужек, угадывались колючие зрачки и вызволенные сновиденьями лёгкие слёзы. Казалось, я помню эти глаза уже много-много лет, со времён стремительных страстей и ювенильных безумств, горних претензий и нехитрых радостей. С тех благословенных дней, когда я пристально вглядывался в женские лица, яростно подозревая открыть в них нечто такое, что может в корне изменить для меня порядок вещей.
Конечно, эти припухшие веки, робкие краевые морщины, рукотворные линии ресниц давно хранились в тёмном углу памяти. Только когда и как они там очутились, я припомнить решительно не мог. В те призрачные уже времена девушки этой, наверное, ещё и на свете не было… Как же всё быстро! Нестерпимо быстро. А глаза, они, должно быть, передаются по наследству. Причём необязательно по прямой линии. Чаще – по каким-то причудливым траекториям вовсе не кровного родства: отступающая волна одного поколения насылает взамен новую, как две капли подобную себе же…
Я осторожно – чтобы не разбудить – перевалился через спящую и подошёл к окну. Снег стих, но не прекратился. Редкие неспешные хлопья слабо мерцали в уличном сумраке, в окнах стояли тусклые фонарные блики, где-то сбоку виднелась пятнистая луна. Окно напоминало домашний аквариум. В дошкольном возрасте я любил наблюдать, как нежатся в нём медленные серебристые рыбы, едва колышутся экзотические водоросли, мелко подрагивает робкая подсветка. Совсем рядом по ту сторону стекла действовали иные законы, жили иные существа, лучился нездешнего колера свет. И проникнуть внутрь этого светящегося в нескольких миллиметрах от подушечек твоих пальцев мира было невозможно: убери преграду, разбей стекло – и он перестанет существовать, распластается безжизненно под ногами, превратится в отвратительный склизкий мусор… Так и окно: отвори его только – и потянется вовнутрь студёная сырость, просочится под кожу, разбудит спящую. Она встрепенётся, глянет дико, сожмётся в комок… Но будет поздно: грань между мирами исчезнет, и одним из них станет навсегда меньше… Миры – это стёкла.
* * *
ИЗ ПРОТОКОЛА
– Высказывался ли фигурант дела когда-либо о системе собственных ценностей.
– Не припомню такого.
– А что по вашему ему представлялось самым необходимым?
– Воздух.
– Почему вы так считаете?
– Он сам говорил об этом.
– В переносном смысле?
– Во всех смыслах.
– Не дерзите.
– Слушайте, за кого вы меня держите?
– Вы хотите узнать о своём статусе? Вы квалифицированы как свидетель. Впрочем, степень виновности определит суд.
* * *
Нужно ли нынче писать длинно? Воспримется ли объёмное художественное послание? Вряд ли. Разве что десятка полтора
профессиональных критиков полистают. Да и то лишь, если пройдёт в «толстяках». Темп другой, силовые поля, состав воздуха… Может быть, именно короткие записи – и есть подспудно желаемое?* * *
Всё тянет жить последовательно (сделал одно, перешёл к другому). А не получается. Живёшь в десятке параллельных миров. И по-иному – никак…
* * *
Снег шёл стеной. Словно кто-то решил дочиста опорожнить студёные небесные закрома. Колючие хлопья упорно забирались за воротник, стремительно таяли, упрямо выхолаживали кровь. Они липли на ресницы, царапали глаза, заслоняли дорогу. И приходилось идти вслепую.
Я был свидетелем снегопада и не мог рассмотреть ровным счётом ничего. Такова участь свидетеля. Не самая позорная участь. Хоть и щиплющая порой самолюбие. А почему не виновник7 Да, чревато. И ещё как. Но зато всё дело – в тебе. А не в снегопаде, дожде или ветре. Это они тебе свидетели, а не ты –им…
Но степень виновности и в самом деле определит суд. Чуть позже.
* * *
Звонки и тишина в трубке. Настораживает, конечно. Но почему они обязательно связаны со всей этой историей? Мало ли кто и для чего возжелал поиграть в молчанку. Такие варианты возможны, что ни в жизнь не догадаешься. А может, это и предупреждение какое. Звоночки, звоночки…
А что касается следствия – оно обязано расставить все точки над и во что бы то ни стало. То есть не взирая на истину. Нужно ли это делать – вопрос коварный. Тем паче, когда точки эти ни в какую не расставляются… Но следствие есть следствие. Даже само это слово сигнализирует о том, что оперируют здесь результатами, а не причинами. А причины подбираются исходя из текущего расклада и по логике соответствия. Со степенью правдоподобия, приличествующей случаю. Остаётся только пожелать дальнейших успехов на тернистом этом пути.
А Мута… Кем она была? Свидетельницей, виновницей, следствием? Искать ли с ней встреч? Чем они грозят? Кто знает? В вопросах больше истины, чем в ответах. Мне достаточно знать, что Мута где-то неподалёку, порой думать о ней и припоминать жутковатые совместные приключения. От большего избавь бог. Столько ещё не написано, что непозволительно рано выходить с ней на связь. А то ведь в два счёта затянет, закружит, растворит без остатка. И не сказанное вовремя будет безвыходно зыбиться в лукавом эфире и вечно смущать близорукие души стремительных потомков.
* * *
Я сел за стол и взял ручку – терпеть не могу сразу набивать в компьютер. Нужно было писать – давным-давно пора. Сколько раз казалось, что нынче, наконец, напишется не один абзац и не одна страница. Но вынимая из файла чистый лист, я понимал вдруг, как по-детски заблуждался. И думалось, что это непременно случится завтра.
Но на сей раз и в самом деле вывелось несколько трескучих фраз, снимающих с автора всякую ответственность за написанное. «Когда вспоминаешь события четвертьвековой давности, то невольно подозреваешь себя в несвободе от обязательных аберраций последующего времени. И проверить подлинность красок прежних картин и коллизий нечем. Поэтому сомнение неизбежно сменяется вынужденным принятием на веру. Ведь ничего другого не остаётся».
Потом прервался, отодвинул штору, поглядел на нескончаемый снегопад. Ночь была живой, немой, прекрасной. И я понял, что сегодня же продолжу свои записи. И дело сдвинется с мёртвой точки.
* * *
«Надо учиться жить без счастья, но с радостью. Надо верить себе. Надо быть терпеливым с близкими и далёкими. Мы писатели. Мы опираемся на многие дальние плечи. Должно выйти. И выйдет, друг».
2008
ОТКРЫТКА
почтовая история