Препараторы. Зов ястреба

Я снова надела всё, что могла, под старую материнскую шубу, и заплела четыре тугие косы на удачу. Четыре, как и два, – счастливое число. В столице волосы наверняка убирали иначе. Все приезжавшие на Шествия препараторы были мужчинами. Женщин из Химмельборга я никогда не видела.

Времени до отъезда оставалось мало, а я хотела успеть зайти к госпоже Торре, как обещала.

Дом, в котором когда-то родился Гасси, покосился, как человек в возрасте, и одно из его окошек, съехавшее вбок, недобро подмигивало мне от самого угла улицы. Больше всего я боялась, что дверь откроет мать Гасси – а через несколько минут напряжённого ожидания на пороге мне начало казаться, что дома никого нет.

Опоздать на поезд было нельзя. Интересно, задержали бы они его из-за моего отсутствия? Скорее всего, да, но мне не хотелось проверять. К тому же становилось холодно. Я переступила с ноги на ногу, тоскливо заглянула в запылённое окно в кухню. Когда мы были детьми, окошки в доме Гасси всегда сверкали.

Я уже собиралась уходить – готовилась с огромным облегчением признать, что госпожа Торре не дома или спит – но именно в этот момент дверь, разумеется, открылась. Она стояла на пороге – причёска волосок к волоску, словно голова и не касалась подушки, прямая спина, взгляд, слишком уж цепкий для слепой.

Ульм как-то в детстве придумал, что бабушка Гасси только притворяется слепой, чтобы сбить всех с толку, и довольно долго мы с ним верили в это. Гасси мы об этом рассказывать не стали – боялись, что он обидится или разозлится.

Последнего, впрочем, можно было не бояться. Гасси не злился. Ни на кого и никогда.

– Вот и ты, Сорта Хальсон. – Я не успела и слова сказать, но она говорила бескомпромиссно. – Я уж думала, струсишь. Проходи. На кухню, девочка.

Я пошла за ней, чувствуя, как горечь внутри разливается, грозя заполнить меня целиком.

Я не была здесь с тех пор, как погиб Гасси. Но казалось, что ещё вчера мы с ним выбегали из этих дверей с резной оскаленной мордой ревки над притолокой, на ходу запихивали куски хлеба, испечённого госпожой Торре, в рот, хлопали по светлой крышке кухонного стола.

Из часов на стене с громким писком выпрыгнула деревянная птичка, и я вздрогнула.

– Чаю?

– Нет, спасибо.

– А я вот выпью. – Госпожа Торре изящно опустилась в кресло, обитое потёртым сатином, бывшим когда-то нежно-голубым, а теперь выцветшем до оттенка старой кости. – Не буду ходить вокруг да около…

Пух на шее под линией роста волос приподнялся, как от ледяного ветерка. На невыносимо долгий миг я была уверена: она заговорит о том, что случилось с Гасси.

Годами мы с Унельмом прятались от неё, его матери, их взглядов, косого взгляда этого дома, и вот теперь я сама, потеряв всякую осторожность, пришла сюда.

Чтобы наконец получить своё наказание.

Вдруг мне стало легко, как никогда, как будто я была приговорённым, которого помиловали за секунды до казни.

Я смотрела госпоже Торре прямо в глаза – белые, равнодушные, как Стужа – и знала, что каким-то образом она чувствует мой взгляд.

– Это по поводу Гасси.

Прыжок с высоты – и свободный полёт в белое, холодное, равнодушное. Возможно, уже через несколько месяцев я окажусь внутри Стужи. Должно быть, это будет похоже на смерть.

– …Я всё боюсь, что она выбросит их. В последнее время она совсем плоха.

Я моргнула.

– Что?

– Ты что, не слушала меня, девочка? – Госпожа Торре нетерпеливо стукнула по столу очень острыми и очень крепкими ногтями на сухой лапке, похожей на куриную. – Я говорю: мать Гасси совсем плоха. Ничего не запоминает. Выбрасывает, что не следует. Недавно избавилась от совершенно новых сапог – а ведь деньги не берутся из воздуха. Бросила их прямо в очаг.

– Мне очень жаль, – сказала я, понятия не имея, что имею в виду.

Мне жаль, что сгорели совсем новые сапоги. Мне жаль, что ваш внук погиб, а ваша дочь сходит с ума.

Она выложила на стол между нами потрёпанные тетради – зелёную, синюю, жёлтую. Их уголки распушились, а страницы выглядели ломкими.

– Да уж. Жаль. В общем, я подумала: какой нам от них прок? Мне их не прочитать. Нэду тоже. Там какие-то закорючки и точки… Он говорит, это ни на что не похоже.

– Ош, – вырвалось у меня, и она дёрнулась вперёд, как хищная птица.

– Что?

– Ош. Язык, который Гасси придумал. Он хотел, чтобы это был наш с ним и Ульмом… Унельмом… Секретный язык. – В горле вдруг стало так больно и горячо, что я испугалась: больше мне никогда не произнести ни слова. – Но Унельм не смог его выучить. Поэтому знали только Гасси и я.

– Прекрасно. – Госпожа Торре прикрыла глаза. – Неудивительно. Вы всегда были особенными – Гасси и ты.

– Гасси был особенным.

– Я всегда возлагала на вас обоих большие надежды, – продолжила она, пропустив мои слова мимо ушей. – Ещё когда вы, совсем крохотные, бесконечно придумывали, записывали, решали эти бесконечные задачки, рисовали карты… Я думала: эти двое вырвутся из Ильмора. Иначе и быть не может. – Она вздохнула. – Возьми эти тетради, Сорта. Я ничего не могу от неё прятать. Она так и не оправилась от смерти Гасси, и в последнее время становится всё хуже. Я боюсь, со дня на день тетради полетят в огонь. Не знаю, что именно они хранят… Ваши игры, дневник, учебные записи? Мы уже точно не узнаем. А так… Кто-то прочитает.

– Я не уверена, что… Ош – это было так давно.

Госпожа Торре нетерпеливо дёрнулась:

– Разумеется. Кроме того, полагаю, в ближайшее время тебе будет не до того, чтобы разбирать тетради. Это не обязанность, Сорта. Ты можешь делать с ними, что хочешь. Я просто хочу отдать их тебе. – Она умолкла и пожевала губами, прежде чем добавить: – Потому что, уверена, он хотел бы того же.

Я взяла тетради, всё ещё не до конца сознавая: наказания не будет. Плечи снова придавило привычной тяжестью.

– Спасибо. Я прочитаю их.

– Расскажи, если прочитаешь что-то, чем… – её голос вдруг дрогнул, и в одночасье прямая и сильная госпожа Торре превратилась в согбенную слепую старуху. – Он был особенный. Гений. То, что он придумывал в детстве… То, как мыслил. Я всё думаю: кем бы он стал? Чего бы достиг?

Острые когти вонзились мне в сердце, и Стужа была на их концах.

– Если бы твой идиот-отец позволил тебе пройти конкурс математиков год назад, ты бы уехала в столицу раньше.