Прерия

— Омагау — желанные гости.

— А разве янктоны и тетоны сожженных лесов, живущие на повороте реки с мутными водами, не приходят выкурить трубку в хижины волков?

— Тетоны — лгуны! — вскрикнул молодой индейский воин. — Они не смеют закрыть глаз ночью; они спят только при свете солнца. Взгляните, — прибавил он, со свирепым торжеством указывая на ужасные украшения на своих ногах, — их скальпы так обыкновенны, что поуни топчут их ногами. Пусть сиу отправляются жить в снега: равнины и буйволы для мужчин.

— Вот тайна и открыта! — сказал Траппер Миддльтону, внимательно следившему за всем, что происходило, так как он был, понятно, заинтересован в этом. — Этот красивый молодой индеец ищет следов сиу; это видно по его зазубренным стрелам, по татуировке и по глазам: краснокожий всегда приспосабливает свой наружный вид к занимающему его делу, будь то мир или война! Тише, Гектор, тише! Разве ты не обнюхивал никогда поуни? Смирно, пес, смирно! Мой брат прав, — продолжал он, — сиу воры; это говорят люди всех цветов и всех народов, и говорят справедливо. Но те, кто идет со стороны восходящего солнца, не сиу, и они хотят посетить хижины поуни-волков.

— Голова моего брата бела, — ответил дикарь, бросая ему один из своих взглядов, в которых так замечательно выражались ум, гордость и недоверие, и, вытянув руку в сторону востока, он прибавил: — Его глаза много видели. Может он сказать мне, что это там? Не буйвол ли?

— Это больше похоже на маленькое облако, подымающееся в самом конце равнины. Лучи солнца освещают его края, это…

— Это гора на земле и на ее вершине хижины бледнолицых. Пусть дочери моего брата моют себе ноги среди женщин их цвета.

— У поуни хорошие глаза, если он может так далеко видеть бледнолицего.

Индеец медленно обернулся к говорившему и спросил суровым тоном:

— Умеет ли мой брат охотиться?

— Увы! Теперь я только жалкий траппер.

— Когда равнина наполнена буйволами, он может разглядеть их?

— Конечно, конечно. Видеть их гораздо легче, чем поймать во время бега.

— А когда птицы бегут от холода и небо черно от их перьев, он также может видеть их?

— Да, да; нетрудно найти утку или гуся, когда тысячи их затемняют небо.

— Когда падает снег и покрывает хижины Больших Ножей, он может разглядеть хлопья в воздухе?

— Сознаюсь, что мои глаза не из лучших, — несколько недовольно проговорил старик; — но было время, поуни, когда я получил прозвище за свое острое зрение.

— Ну, так краснокожие видят Больших Ножей так же хорошо, как мой брат видит буйвола, бегущего по равнине, летящую птицу и падающий снег. Полно, поуни не слеп; ему не нужно долго смотреть, чтобы разглядеть ваш народ.

Вдруг индеец замолчал и опустил голову, как человек, весь обратившийся во внимание. Потом он повернул лошадь и поскакал к ближайшему краю леса, в котором они находились и внимательно стал вглядываться в прерию, в направлении, противоположном тому, где находился отряд. После этого поступка, необъяснимого почти для всех свидетелей его, он вернулся медленно, устремил глаза на Инесу и проехался несколько раз взад и вперед с видом человека, выдерживающего тяжелую борьбу мыслей по поводу какого-то важного вопроса. Потом натянул повод своего нетерпеливого коня и, казалось, только что хотел заговорить с Траппером, как голова его внезапно снова упала на грудь, и он опять весь обратился во внимание. Он поскакал галопом к краю леса, где был уже раньше, в продолжение минуты описал там несколько быстрых кругов с легкостью оленя и, наконец, помчался, словно птица, летающая вокруг гнезда, прежде чем улететь далеко. Одно мгновение видно было, как он скакал по равнине, потом исчез за холмом.

Собаки, давно уже выказывавшие нетерпение, побежали было за ним, но вскоре вернулись и с глухим воем, в котором чувствовалось что-то тревожное, улеглись на землю.

Все это произошло так быстро, что старик, не упускавший ни малейшей подробности, не успел даже слова сказать. Но когда дикарь исчез из виду, он покачал головой и, медленно направляясь к густому кустарнику, только что покинутому индейцем, пробормотал:

— В воздухе чувствуются запахи и звуки, но мои жалкие чувства недостаточно хороши для того, чтобы услышать одни и уловить оттенок других.

— Видеть нечего, — сказал Миддльтон, шедший рядом с ним. — У меня хорошее зрение и хороший слух, но могу уверить вас, что я ничего не слышу и не вижу!

— У вас хорошие глаза! И вы не глухи! — заметил старик с несколько презрительным видом. — Нет, молодой человек. Может быть, и зрение, и слух ваши годятся для того, чтобы видеть с одного конца церкви до другого или слышать городской колокол, но пока вы не проживете год в прериях, вы все будете принимать индюка за буйвола и раз пятьдесят вообразите, что рев буйвола не что иное, как гром! В этих обнаженных прериях бывают обманы природы, когда в воздухе, словно в воде, отражаются различные предметы, и прерию трудно отличить от моря. Но вот признак, который известен каждому охотнику!

Траппер указал на стаю ястребов, летевших невдалеке над равниной и, очевидно, в том направлении, куда был устремлен взгляд дикаря. Сначала Миддльтон не мог разглядеть маленькие темные предметы, казавшиеся точками на мрачных облаках, но по мере того, как они быстро подвигались вперед, стали сначала обрисовываться их очертания, затем и тяжелые, равномерно двигавшиеся крылья.

— Слушайте, — сказал Траппер после того, как ему удалось показать Миддльтону движущуюся колонну птиц. — Теперь вы услышите рев буйволов, или бизонов, как называет их ваш ученый доктор, хотя все охотники в здешних прериях зовут их буйволами. А я полагаю, что охотник лучший судья животного и его названия, — прибавил он, подмигивая молодому военному, — чем любой человек, переворачивающий листы книг вместо того, чтобы путешествовать по земной поверхности, чтобы изучать животных в их природной обстановке.

— Пожалуй, это справедливо относительно привычек животных, — воскликнул естествоиспытатель, который редко упускал случай обсудить какой-нибудь спорный вопрос, касающийся его любимых занятий, — но только в том случае, когда обращается внимание на правильное употребление определений и когда привычки эти рассматриваются глазами науки. Вы, читая книги, понимаете их слишком буквально.

— Читая! Ну, если вы предполагаете, что я терял время на школы, то вы оскорбляете меня; а ведь никакой человек не должен обижать другого без достаточного повода. Если мне когда-либо хотелось уметь читать, то только для того, чтобы лучше знать слова книги природы, потому что каждая строчка в этой книге говорит согласно разуму. О, теперь вы можете понять тайну ястребов! Вот идут и сами буйволы! Я уверен, что вон в тех ложбинах скрываются земляки поуни. Это задержит скваттера и его выводок. Теперь нам нечего бояться. Поуни — дикари не коварные и не злобные.

Глаза его устремились на поразительное зрелище, представшее перед ними. Даже робкая Инеса подошла к Мнддльтону, чтобы поглядеть на буйволов. Поль позвал Эллен, занимавшуюся приготовлениями к стряпне, посмотреть на оживленную сцену.

Сначала показалось несколько громадных бнзонов-самцов, бежавших по прерии. За ними шли длинные ряды отдельных животных, за ними, в свою очередь, подвигалась целая масса бизонов; темная трава прерии совершенно терялась среди еще более темного цвета их косматых шкур. По мере того, как колонна развертывалась и сплачивалась, она все более походила на бесконечные стаи небольших птиц, растянутые ряды которых как будто подымаются из бездны небес и кажутся такими же бесчисленными, как листья тех лесов, над которыми они пролетают в своем бесконечном полете. Небольшие столбы пыли подымались иногда в центре массы, когда какое-нибудь животное, более нетерпеливое, чем остальные, рыло рогами землю. По временам ветер доносил сильный глухой рев, как будто тысячами глоток негармоничным ропотом изливали свои жалобы.

В продолжительном задумчивом безмолвии смотрели путешественники на это необычайное зрелище, полное дикого величия. Молчание это было нарушено Траппером, который издавна привык к подобным зрелищам и потому менее других подпадал под их влияние, или, вернее, чувствовал их не так сильно как те, кто видел в первый раз.

— Вот вам стадо в десять тысяч голов: без погонщика, без хозяина. Именно здесь человек может видеть доказательство своей расточительности и своего безумия! Может ли самый гордый губернатор в Штатах пойти в свои поля и убить лучшего быка, чем те, которые могут достаться здесь самому обыкновенному человеку; а когда он получит свою долю — филе или котлету, съест ли он ее с таким же аппетитом, как тот, кто приправил свою работу здоровым трудом и заслужил ее, по закону природы, честно завладев ею.