Прерыватель. Все части

– Да не то чтобы… Просто один мой знакомый утверждал, что уже посмотрел этот фильм на кассете.

– Я думаю, врёт ваш знакомый. Уж я бы точно знал о нелегальном релизе. Я в этом деле большой спец, и весь рынок мне известен до самого днищенского дна. Не мог он его нигде видеть.

– Странно, – чуть слышно промолвил я. – А вот, к примеру, что скажете о сериале «Касл»? – мне вспомнилось только это название из всех, что упоминал при мне Борисыч.

– Касл? – задумчиво повторил парень. – Ничего не могу сказать. А о чём сериал?

– Не знаю. Тоже слышал от того самого знакомого. Стало теперь интересно, откуда он всё это берёт.

– Да уж. Интересный у вас знакомый. Простите, но про «Касл» я точно ничего никогда не слышал. Так что насчёт видака? За четыреста косых отдадите?

Я, честно говоря, на минуту забыл даже о цели моего визита в салон. История с «Плохими парнями» меня сильно смутила. Ну откуда мог знать Борисыч фразы из фильма, которого в России ещё никто не видел? Или сам сочиняет на ходу? Но ведь были же и Бродский, и Конфуций, и это знаменитое «айл би бэк», на самом деле сказанное когда-то Терминатором. Ерунда какая-то. И вообще, хорошо, что я ничего пока не рассказал Миронову о существовании пальца. Уже хотел было вчера, когда он вывалил передо мной столько важнейших фактов. Чисто из благодарности хотел рассказать, рискуя лишиться и работы, и этого сдвинувшегося с мёртвой точки дела. Вообще, вдруг бросивший пить и поспешивший приехать в Подковы посреди ночи Миронов сразу показался мне не совсем похожим на того прежнего капитана, над которым почти в открытую посмеивались коллеги. Было в нём что-то не до конца понятное, всё время ускользающее и вводящее в заблуждение. И откуда все эти знания о какой-то там «Сетке»? О том, что Гарин скрывается где-то под Первоуральском? О том, наконец, что Ракитов убил Козырева? Может, он и сам имел какое-то отношение теперь к ФСБ и знал наверняка, что наше дело прикроют? Или вёл двойную игру? Чего он так опасался в городе, когда всматривался в зеркало заднего вида? Какой слежки он ожидал? И почему? Чего ещё он хочет накопать в этом деле? Ведь за этим же он отправил меня на Урал, а сам остался наводить какие-то справки в Подковах? Все эти мысли одновременно нахлынули на меня одним неудержимым потоком. И я не мог ответить ни на один из вопросов, заданных самому себе. Думать так о Борисыче было неприятно. Мне всегда казалось, что он мне благоволил и как-то по-отечески проявлял обо мне заботу. За целый год, пока я учился у него азам профессии в Перволучинске, я не замечал за ним никаких косяков. Он мог нечаянно обидеть какой-нибудь неуместной, на мой взгляд, цитатой. Но чтобы задеть как-то специально и тем более использовать другого человека втихую для своих целей – никогда за ним подобного не водилось. Но вот Лена, например… Разве мог я ожидать от неё такого? Не мог. Или я ошибаюсь, или совершенно не разбираюсь в людях. Но ведь и то и другое делают меня всё равно, как ни крути, глупым.

– Эй! – парень пощёлкал длинными пальцами в воздухе. – За четыреста, спрашиваю, отдадите?

– Да, конечно, – рассеянно сказал я. – Берите.

10

Пока я, в ожидании поезда, размышлял в Перволучинске над происками своей судьбы, Анатолий Борисович, вооружившись улыбкой, ходил по домам подковцев и задавал им сомнительные вопросы. Никто из них нисколько не успокоился после случившегося на почте. Так и не получив внятных объяснений по поводу инцидента, они ещё более уверились в том, что в деревне творится сущая чертовщина. Почти все вели себя с Мироновым как малые дети – бычились, ссылались на фитофтору или фузариоз, возмущались тому, что их пытаются заставить вспомнить времена двенадцатилетней давности.

– Да вы что, товарищ капитан, – говорили одни. – Это ж когда было-то… Это ж и жизнь-то другая совсем была. Как вспомнишь – так и заплачешь. Да ну его. И не спрашивайте. И так настроения никакого нет.

– Так ведь я, – говорили другие, – совсем малая тогда была. Скоко ж это лет-то мне тогда… Тринадцать? Даа… Я ж тогда или в поле на сенокосе, или с мальчишками на реке. Мы ведь не как нынешние балбесы и не как городские. Не до странностей было.

И только дядя Гена, хитро улыбнувшись, утвердительно закивал головой, дескать, знаю-знаю, капитан, видел, слышал и даже трогал собственными руками.

Но даже Миронов к этому времени успел понять, что дядя Гена – любитель приукрасить или выдумать нужные детали, если таковых не хватает для интересной беседы. Однако сейчас важна была любая зацепка, и Анатолий Борисович к дяде Гене отнёсся вполне серьёзно. Была у Миронова и ещё одна цель похода к дяде Гене. Нужно было сделать копию ключа от рабочего кабинета в моём доме. Многоходовочка с этим ключом, задуманная капитаном, несколько дней спустя сыграла важную роль – ключевую, позволю я себе каламбур, – в деле о японских часах да и в моей жизни тоже. Но об этом чуть позже.

– Помню, капитан, – причмокивая и водя пальцами по подбородку, с важным видом говорил дядя Гена, когда дубликат ключа был изготовлен. – Как сейчас помню. Тогда ещё вышка от пожарников жива была. Это недалеко от Глыб, там когда-то пожарная часть имелась. Это после того, как Глыбы-то часто гореть стали, решили, что дешевле будет содержать небольшой штат пожарных, чем заново всякий раз деревню отстраивать. Сейчас-то уж и след простыл. Всё по досточке растащили. Во, вишь? – он потряс забор возле своего дома. – Тоже оттуда материалец. А чо? Все ташшут, а я что. Так о чём это я… Ну да. В восемьдесят третьем вышка та ещё целёхонькая была. Я в Глыбы-то частенько на озеро порыбачить ездил. Как раз мимо той вышки путь-то и пролегал. У нас в Подковах Михалыч когда-то жил, голубятник заядлый. Обустроил на той вышке для голубей что-то навроде вольницы. Ухаживал за голубями, подкармливал – и зимой, и летом. Мы с ним дружны были. Он мне как старший брат. А в восьмидесятом его не стало. Аккурат в один день с Высоцким Володькой помер. Голуби, хоть и летали куда хотели, но всё ж таки какого-никакого внимания требовали. Привыкли к человеку-то. Такая уж птица. Больше-то сизари были, но встречались и довольно чудные. Я ухаживать стал за ними, когда Михалыча-то не стало.

Миронову не терпелось побыстрее перейти к сути вопроса, но он не перебивал дядю Гену, позволяя его мысли развернуться по полной программе.

– И вот, значит, – продолжал мужчина, – восемнадцатого июня, в тот самый год, когда в карьере-то людей завалило, – он подмигнул капитану с видом заговорщика, – я возвращался с рыбалки. Припозднился. Темнеть уже начинало. Дай, думаю, проведаю голубей. На вышку забрался – а там пусто. Ни одной птицы. Даже гнёзда пустые. Ни яиц, ни птенцов, которых ещё днясь видел. Подумал, что, может, нелюди какие разорили. Или ребятишки шалят. Они-то тоже забирались на вышку часто. Любили голубей погонять. Но вандалы завсегда наследят. А тут как бы всё аккуратно, не считая, конечно, помёта, но птиц словно и не бывало. Чудеса. Я на смотровую площадку вышел, чтобы пошукать в небе – может, какая крыльями где взмахнёт. И вижу, с северо-запада что-то огромное летит в небе. След, как от самолёта, только короткий. И подозрительно низко летит-то. Совершенно без звука. Серебристая такая не то сфера, не то продолговатое, как кабачок. Я с испугу-то растерялся. Понял, что штуковина эта не летит, а падает. Как в замедленной съёмке, но уверенно пикирует вниз. И аккурат туда, где озеро в Глыбах, откуда я совсем недавно отъехал. Ну, думаю, сейчас бабахнет. Ан нет. За верхушками елей скрылось – и ничего. Наоборот, тишина какая-то неестественная. Ни ласточек, ни кузнечиков – все будто затаились, как я, и понять ничего не могут.

Дядя Гена замолчал, медленно мотая из стороны в сторону головой.

– А дальше что? – спросил Миронов.

– А чего дальше… Хоть и распирало меня любопытство вернуться на озеро и посмотреть что там да как, но… Струхнул я тогда. Да птицы ещё эти. Слишком уж оно как-то не по-человечески. Ноги в руки – сел на лисапед и до дому. А уж когда совсем-то стемнело, то и прогремело тогда. Сказали, что это в карьере. Но я, конечно же, в сильном сомнении был. Военных нагнали, карьер и озеро оцепили. Но я думаю, что карьер-то только для отвода глаз. А главное-то всё происходило как раз-таки в Глыбах.

– Это интересно, – задумчиво произнёс Миронов.

– А то, – воодушевился дядя Гена. – И это не конец истории, – он два раза гортанно крякнул и покосился на капитана.

– Что-то ещё случилось?

– Я уверен, что всё равно ты мне не поверишь, – он театрально махнул рукой.

– Отчего же?

– Да я вон Лёшку, участкового-то, пытался заинтересовать. Так тот и ухом не повёл. Шкептик.

– Сейчас важна каждая деталь, – деловито произнёс Анатолий Борисович. – Даже несущественная или кажущаяся на первый взгляд фантастической.

– Вот вижу, капитан, у тебя профессиональный подход. Лёшке бы поучиться, – дядя Гена вздохнул. – Тогда слушай. Через три дня, когда сняли оцепление и похоронили погибших якобы под завалами, я, набравшись смелости, – мужчина щёлкнул себя по горлу, – сделал вылазку на озеро. Там имелись явные следы взрыва. Солдатики, которых нагнали, постарались, конечно, на славу, вычистили всё, что могло бы указать на крушение какого-нибудь аппарата. Но деревья были порублены, и торф продолжал кое-где дымиться. И что бросилось мне в глаза прежде всего – озеро сделалось совершенно другим. В два раза шире оно стало. И мельче тоже в два раза. Ни о какой рыбалке, понятное дело, и речи не могло быть. Ни растительности по берегам, ни признаков присутствия рыбы. Исчезла вся рыба так же, как и голуби на пожарной вышке. Но появился зверь совсем другого масштаба… – дядя Гена нахмурился, и в этот раз в выражении его лица не было ничего наигранного. – Мутант.

Я рассказывал Миронову об этой теории, которую распространял по деревне дядя Гена. Капитан, насколько я мог понять, отнёсся к ней столь же скептически, сколь и я. Однако Анатолий Борисович никак не выказал при разговоре с дядей Геной своего ироничного отношения. Да и было ли оно ироничным на самом деле? Может быть, мне просто самому хотелось так думать.

– Это я так, – продолжал мужчина, – про себя называл. Мутантом в прямом смысле слова зверь, может, и не был. Скорее оборотнем. Да-да. По виду – волк. Волков-то у нас и отродясь не водилось. А тут вдруг появляется, в основном по ночам. Здоровый такой, и шерсть у него светится бледно-голубым. Не ярко, а так, будто туманом обволакивает и зыблется. Я в ту ночь первым его увидел. Стоит посреди тропинки и смотрит. Первый раз в жизни я понял, что значит выражение «волосы на голове дыбом встали». Встали, капитан. Как намагниченные. Остолбенел я и с места сдвинуться не могу. А этот… зверь этот медленно так направляется ко мне, голову опустил, исподлобья смотрит и землю нюхает. Ну, думаю, смерётка моя пришла. Молюсь про себя, говорю Михалычу – жди, мол, скоро вместе на рыбалку на том свете ходить будем. И в тот момент хрустнуло что-то справа. Не знаю, может, и не хрустнуло, а живое существо голос такой подало скрипучий. Мутант этот дёрнулся и тут же бросился с тропы в лес в направлении этого звука. Не знаю, сколько я ещё простоял на одном месте. Может, минут двадцать. Когда ходить смог, едва до дома доплёлся. Стал рассказывать нашим, и оказалось, что не я один это странное существо видел. Так близко, правда, оно ни к кому не приближалось, но издалека наблюдали. А потом с Фёдором на болотах история эта приключилась. Знаешь?