Пресс-центр

«Имею ли я право в данном конкретном случае с Лыско, который отчего-то — так, во всяком случае, утверждает Мари Кровс — поднял голос против дигонов, воображать возможность некоей коллизии, в которой до конца не уверен, ибо не имею под рукою фактов? Наверное, нет. Я ведь не пейзаж пишу, — подумал Степанов, — я пытаюсь выстроить концепцию, отчего произошло все то, что так занимает меня, и чем дальше, тем больше».

Он хмыкнул: ничто так не обостряет и страдания, и, одновременно, высшие наслаждения, как активная работа ума, будь она трижды неладна; хорошо быть кабаном — пожрал, поспал, полюбил кабаниху, вот тебе и вся недолга…

22

Из бюллетеня Пресс-центра:

"Выходящий в Париже журнал «Африкази» опубликовал статью, посвященную политике администрации Рейгана в Центральной Америке, и комментарий известного экономиста, профессора Вернье: "Когда в первые дни вьетнамской войны усилия американцев подавить движение сопротивления с помощью тактики «борьбы с подрывными элементами» провалились, Вашингтон попытался обеспечить себе победу с воздуха, осуществляя систематические бомбардировки районов, которые якобы находились под контролем Национального фронта освобождения. Поскольку сегодня в Сальвадоре борьба с подрывными элементами оказывается столь же малоэффективной, Вашингтон вновь планирует меры, которые должны компенсировать военные неудачи на земле. Сальвадорская авиация все чаще проводит рейды и бомбардировки; разрабатываются планы, направленные на расширение американского авиационного присутствия в районе. Нет сомнения, что подобный метод приведет лишь к увеличению числа жертв в Центральной Америке, но будет иметь не больше успеха, чем когда-то в Юго-Восточной Азии.

Хотя президент Рейган обещал, что не станет «американизировать» войну на сальвадорской земле, он сделал это в форме, которая не отрицает возможности военных акций американцев в Центральной Америке.

«С 1979 года, — отметил недавно сенатор от штата Коннектикут Кристофер Додд, — мы затратили на Сальвадор более миллиарда долларов, и к чему это нас привело?»

Вернье заключает свой комментарий весьма пессимистично: "Белый дом не считается со своими западноевропейскими союзниками, планируя «старую политику новых канонерок».

23

14.10.83 (9 часов 05 минут)

Инспектор Шор подвинул фрау Дорн, секретарю покойного Грацио, чашку кофе.

— Я заварил вам покрепче… Хотите молока?

— Нет, спасибо, я пью без молока.

— С сахарином?

— Мне не надо худеть, — сухо, как-то заученно ответила женщина.

— Тогда погодите, я поищу где-нибудь сахар…

— Не надо, инспектор, я пью горький кофе.

— Фрау Дорн, я пригласил вас для доверительной беседы… Однако в том случае, если в ваших ответах появится то, что может помочь расследованию, я буду вынужден записать ваши слова на пленку. Я предупрежу об этом заранее. Вы согласны?

— Да.

— Пожалуйста, постарайтесь по возможности подробно воспроизвести ваш последний разговор с Грацио.

Женщина открыла плоскую сумочку крокодиловой кожи («Франков триста, не меньше, — отметил Шор, — а то и четыреста»), достала сигареты, закурила; тонкие холеные пальцы ее чуть подрагивали.

— Он позвонил мне что-то около одиннадцати и попросил срочно, первым же рейсом вылететь в Цюрих, там меня встретят, ему нужна моя помощь, прибывают люди из-за океана, беседа будет крайне важной… Вот, собственно, и все.

— Какие люди должны были прилететь из-за океана?

— Кажется, он упомянул «Юнайтед фрут», но я могу ошибиться…

— Спасибо, дальше, пожалуйста.

— Это все…

«Это не все, — отметил Шор, — разговор-то продолжался более семи минут».

— Как вам показался его голос?

— Обычный голос… Его голос… Только, может быть, чуть более усталый, чем обычно… Господин Грацио очень уставал последние месяцы…

— Жаловался на недомогание?

— Нет… Он был крайне скрытен… Как-то раз сказал, что у него участилось сердцебиение накануне резкой перемены погоды… Но потом врачи провели курс югославского компламина и ему стало значительно легче…

— Он не жаловался на здоровье во время последней встречи?

— Нет.

— Следовательно, попросил вас прилететь утренним рейсом, и на этом ваш разговор закончился?

— Да.

— Вы живете одна?

— С мамой.

— А кто подошел к телефону, когда он позвонил вам? Матушка или вы?

— Я, конечно. Мама рано ложится спать.

— Фрау Дорн, я вынужден включить диктофон и попросить вас воспроизвести разговор с мистером Грацио еще раз.

— Пожалуйста… «Добрый вечер, дорогая…» Нет, нет, мы никогда не были близки, — словно бы угадав возможный вопрос Шора, заметила женщина, — просто господин Грацио был обходителен с теми, кому верил и с кем долго работал… «Не могли бы вы завтра первым рейсом вылететь ко мне, вас встретят в аэропорту. Если вы захотите арендовать в „ависе“ машину, счет будет, понятно, оплачен; прилетают люди из-за океана, предстоит сложная работа, пожалуйста, выручите меня…» Вот и все.

— А что вы ему ответили?

— Сказала, что сейчас же забронирую билет и прилечу с первым рейсом; на всякий случай, попросила я, пусть концерн вышлет машину; как я понимаю, за рулем будет Франц, я помню его «ягуар»… Вот и все…

— Понятно… Спасибо, фрау Дорн, я выключаю запись… Расскажите, пожалуйста, когда вы начали работать с Грацио?

— Давно, инспектор… Лет семь назад.

— Каким образом вы к нему попали?

— Я пришла по объявлению… Выдержала конкурсный экзамен и начала работать в его банковской группе… Знаю итальянский и английский, выучила французский… Однажды пришлось стенографировать совещание наблюдательного совета, на котором были представители итальянских и американских фирм… Господину Грацио понравился мой итальянский, с тех пор я часто с ним работала…

— Вы стенографировали все важные совещания?

— Да. Особенно если собирались представители разноязычных стран…

— Господин Грацио приглашал вас когда-нибудь на ужин?

— Только с компанией.

— Вы знали его близких друзей?

— Как вам сказать… По-моему, близких друзей у него не было, инспектор. Я знаю, что он уезжал отдыхать — дней на пять, не больше — на свою яхту в Палермо… Там не бывал никто из его служащих… Он был со всеми очень добр и ровен… Нет, я не знаю его близких друзей.

— А какими были его отношения с господами Бланко и Уфером?

— Это его… Как бы сказать… Я не уверена, являлись ли они его компаньонами, но, мне кажется, он доверял этим людям и делал с ними серьезный бизнес.

— Какого рода?

— Господин Грацио никогда и никому не рассказывал о своем бизнесе, инспектор, это не принято.

— Вы хорошо знакомы с этими людьми?

— Нет. Поверхностно.

— Вы хорошо относились к покойному?

— Очень.

— Вы не хотите помочь мне в установлении истины?

Женщина снова закурила; пальцы ее не дрожали больше, но лицо было бледным и глаза тревожными.

— Я готова помогать во всем, инспектор.

— Меня интересует любая подробность, любое ваше соображение о случившемся… Может быть, вас тяготит что-то, вы подозреваете кого-либо?

— Нет.

— Вы считаете, что у Грацио были веские причины уйти из жизни?

— У каждого человека есть своя тайна.

— Вы не замечали каких-либо аномалий в его поведении за последние недели или месяцы?

Женщина покачала головой, ничего не ответила.

— Вчера по телефону вы говорили, что все случившееся ужасно, что это невозможно, он так любил жизнь и все такое прочее… Господин Грацио был человеком настроения?

— Нет, он был человеком дела, там настроения невозможны.

— Почему господин Грацио мог решиться на такой страшный шаг, фрау Дорн?

— Я не знаю…

— Скажите, пожалуйста, на последних совещаниях вашего наблюдательного совета не было тревожных сигналов о близящемся банкротстве?