Преступление доктора Паровозова

Стихийные торговцы запрудили центр Москвы. Самая густая толпа была в районе между «Детским миром», ЦУМом и Большим театром. Люди с обреченной настойчивостью тыкали своим товаром в сторону потенциальных покупателей, в глазах у тех и у других читалось отчаяние.

Чего только не предлагалось! Хрустальные вазы, альбомы с марками, французские духи, будильники, вязанье, бинокли, ордена и медали, утюги, фаянсовая посуда, поношенная одежда, книги, картинки в рамках, ковры, горные лыжи, чеканка, настольные лампы, комплекты постельного белья, транзисторные приемники, фарфоровые слоники и еще масса разных предметов из домашнего имущества, которые, теоретически, можно было обменять на деньги.

Самые находчивые забегали в магазины, рядом с которыми стояли, например в «Детский мир», покупали там какие-нибудь шапочки по десять рублей и тут же перепродавали по тридцать. А некоторые стояли в этой толпе с картонками, на которых было написано: «Куплю $ и DM». Официально купить валюту еще было нельзя, но сажать за это перестали.

Я тоже попробовал свои силы, торгуя шкатулками из уральских самоцветов, которые привозили директору нашего журнала, заслуженному артисту свердловской оперетты. Он решил продавать их за доллары иностранцам, которые, как сговорившись, вдруг повалили в Москву. За шкатулки из яшмы он хотел десять долларов, за родонитовые — двадцать. Мне с каждой продажи полагался солидный процент от выручки. Но ничего из этого не вышло. Веселые, нарядные иностранные люди проходили колоннами по территории Измайловского вернисажа, с интересом смотрели на толпу торговцев, которые призывно орали им что-то на ломаном английском, но почти ничего не покупали, а лишь улыбались и фотографировали. Два раза я ездил туда по выходным, причем в ущерб кладбищу, и оба раза возвращался несолоно хлебавши. Только зря за место тамошним бандитам отстегивал.

Некоторые в то время сказочно разбогатели. Бывшая санитарка нашего пионерлагеря «Дружба», филолог по имени Нина, стала обстирывать иностранцев, и несмотря на то, что ее квартира мигом превратилась в банно-прачечный комбинат, это того стоило — она получала какие-то немыслимые деньги, чуть ли не двести долларов в месяц. Соседа по двору, инженера-оборонщика, подрядили американцы в качестве шофера. У него была относительно новая «Волга», платили ему целых сто долларов в месяц, чему все страшно завидовали. А моя тетя Юля, та и вовсе умудрилась сдать свою квартиру сотруднику компании «Моторолла», молодому, веселому и розовощекому американцу по имени Грег. Тот сообщил, что скоро к нему прибудет невеста, и для этой цели оборудовал спальню водным матрасом. Правда, вместо невесты появился мужик с усами, но платил Грег столько, что обычно строгая тетя Юля его даже не осуждала. Пусть порезвится мальчик. Были и еще всякие истории, но справедливости ради нужно признать, что так везло далеко не всем.

Новый номер «Соглядатая» вышел в апреле. Тиражом чуть меньше предыдущего, но все равно впечатляющим. Я раскидал его — даже не заметил. В зарплату мне выдали полторы тысячи, и это было целых восемь долларов.

Потом настала Пасха.

Сказать, что кладбищенские ждут Пасхи, — ничего не сказать. Пасха для кладбищенского люда — это пробуждение жизни, начало сезона, то есть момент, когда безлюдное поле с оттаявшими могилами вдруг заполняется народом, который наводит на могилках порядок, моет памятники, оттирает цветники, высаживает рассаду. Многие, особенно те, кто приехал компанией, выпивают и закусывают. Кто-то выпивает по чуть-чуть, кто-то — будь здоров.

После выпитого обычно происходит особая расфокусировка зрения, и вдруг становится заметно, что могилка требует заботы. Где цветник поискрошился, где цоколь повело, а где мраморная дощечка перестала вдруг казаться солидной, и пора бы уж и памятник справить.

И начинается. Неискушенные и наивные подхватывают пожитки и бегут в контору. В конторе их вполуха выслушивают и нехотя, зевая и ковыряя в носу, записывают на следующее десятилетие в какую-то засаленную книжицу. Это в лучшем случае.

Люди с понятием, те сразу ищут мастера. Поэтому на Пасху к каждому специалисту ритуальных услуг люди идут, как ходоки к Ильичу. Нередко приходят целыми семьями, что лучше всего.

Мне кажется, что у большинства людей именно на кладбищах случаются пароксизмы раскаяния. Особенно по пьяной лавочке. Особенно когда эта пьянка на кладбище — коллективная. Короче говоря, лучше Пасхи события просто не придумать. Ведь только на Пасху на могилах собирается вся родня. Некоторые лишь там и видятся.

И вот родственники встречаются, сначала присматриваются друг к другу, здороваются. Кто суровым кивком, кто рукопожатием, а кто-то сразу обнимается или целуется. Потом для приличия берут паузу и, глядя на могильный холм, тяжело вздыхают. Самый нетерпеливый предлагает помянуть. Чтобы по-людски.

Наконец сумки открыты, вынимаются свертки, кульки, емкости, пакетики, и на газету кладутся крашеные яйца, местами смятые и потрескавшиеся, раскрошившийся кулич, лучок, редиска, огурчики, хлебушек черный, соль в спичечном коробке, бывает, кто-нибудь и курочку прихватит. Последними появляются бутылки беленькой. Иногда и красненькой. Для дам. Обычно угрызения совести начинаются после третьего стакана. Вдруг резко вспоминается, что и правда не навещали годами старушку, даже в больницу не нашли времени зайти проведать. Да все ведь некогда, работа эта проклятая, всё дела другие, неотложные…

— Да что тут говорить!..

— Эх, все тут будем!..

— Ой, типун тебе на язык!..

И пусть нам объясняют, что на Пасху надо быть не на кладбище, а в храме, с молитвой, и уж если ты пришел проведать могилку, вести себя там надо по-христиански, не устраивать на погосте пикник, но не вздумайте сказать это кладбищенскому человеку. За такие слова можете от него запросто по горбу лопатой получить.

Потому что, когда к тебе в будку вламывается семейство из пятнадцати человек, когда, толкаясь и пытаясь перекричать друг друга, они просят сделать на могилке все честь по чести, потом, сбиваясь и путаясь, перечисляют, что именно, и по мере перечисления входят во вкус, заказывая все более дорогой камень, все более длинный и проникновенный текст на нем, все более короткие сроки, а дальше начинают по очереди метать деньги — причем каждый следующий пытается перебить ставку предыдущего — и, уходя, оставляют на верстаке гору мятых купюр, становится понятно: такое возможно лишь по пьяной лавочке. Нет чтоб при жизни бабушки на малую толику этой суммы лекарств ей купить. Глядишь — до сих пор скрипела бы старушка.

Именно с этого дня начинается сезон. Он продлится до октябрьских дождей, после чего кладбище резко опустеет, а с первыми морозами и вовсе уснет. До следующей Пасхи.

В пасхальное воскресенье мы с Серегой прибыли на кладбище рано, в шесть с копейками. Людей уже хватало, по всему бескрайнему полю копошились фигурки. Многие кладбищенские оставались тут с ночи, дабы не проспать первого клиента. Подъезжали машины, автобусы, пахло дымом мангалов, играла музыка, народ прибывал.

А ведь раньше не было такого, лишь недавно началось. С тех самых пор, как Горбачев разрешил празднование тысячелетия крещения Руси, дав тем самым отмашку религиозному ренессансу. Правда, и раньше в церквах крестили детей, к восьмидесятым все активнее, и за это уже не наказывали по партийной линии, но прихожанами были в основном старички и старушки, для молодых православие было скорее модной фрондой, чем верой.

Именно тогда, после восемьдесят девятого, Пасха сделалась вдруг национальным праздником, слегка потеснив Первомай, люди стали говорить друг другу «Христос воскресе!», власть уже не старалась удержать молодежь от крестного хода ночными эстрадными программами по телевизору, а сами высокие чиновники начали заполнять церкви и неуверенно читать «Отче наш».

Официальная идеология трещала по швам, осточертев к тому моменту всем без исключения, а природа, как известно, не терпит пустоты.

Кладбищенское начальство всем раздало замызганные красные повязки с надписью «Дежурный», наверняка украденные из какой-нибудь воинской части. Даже меня заставили надеть, хоть я и негр. Мы с Серегой стояли, покуривали, греясь на солнышке, периодически в нашу будку заваливался кто-нибудь из коллег, чтобы там культурно бухнуть.

Клиенты подходили с каждой минутой все чаще. И поодиночке, и группами. Все пихали нам деньги. Некоторые вообще просто так. Серьезные заказы Серега записывал на листочки и куда-то их прятал. Бутылки вообще несли не переставая. Как пояснил Серега, прошлогодние клиенты в благодарность за работу. Еще утро, а у нас водки — магазин можно открывать, сотни крашеных яиц, курица в фольге, десяток куличей и прорва всякой другой закуски.

Между прочим, на кладбище особая культура потребления алкоголя. Нет, тут, конечно, не умеют правильно декантировать «Шато Марго», не понимают разницу между аперитивом и дижестивом и ничего не скажут про оптимальную температуру подачи шабли к устрицам. Зато любой сотрудник кладбища может спокойно зайти к коллегам, например, гранитчик в слесарку или землекоп к граверам, и если у них там стоит пузырь водки, то он безо всякого стеснения вправе накатить стакан, и никто ему не скажет, что без приглашения это делать неприлично. Более того, если кто-то вдруг начнет спрашивать разрешения, значит, этот человек — лох педальный, фраер ушастый, муфлон рогатый, другими словами, чайник. Сегодня ты пришел к людям, завтра — люди к тебе.