Преступление падре Амаро
Шрифт:
– Прекрасно. Все очень хорошо, милейшая сеньора, – ответил священник тихим, мягким голосом.
– Если что понадобится… Только скажите! Все, что у меня есть, с удовольствием…
– Голубушка! – весело перебил ее каноник. – Прежде всего ему нужно поужинать!
– Ужин готов! Бульон ждет на плите с шести часов…
Она вышла, чтобы поторопить служанку; через мгновение ее голос уже слышался где-то на лестнице:
– Поворачивайся, Русинья, живей, живей!
Каноник тяжело опустился на канапе и втянул в ноздрю понюшку.
– Надо довольствоваться этим. Ничего лучшего не найдешь.
– Мне везде хорошо, дорогой учитель, – отвечал падре Амаро, сбрасывая
С Базарной площади донеслось пение сигнальных рожков.
– Что это? – спросил Амаро, подходя к окну.
– Половина десятого. Играют зорю.
Амаро распахнул окно. В дальнем конце улицы тускло мигал фонарь. Ночь стояла непроглядно черная, над городом тяжелым сводом нависла тишина.
Когда горнисты оттрубили, где-то далеко, возле казармы, прокатилась барабанная дробь; по улице со всех ног пробежал молодой солдатик – видно, засиделся где-нибудь с девушкой в укромном уголке среди развалин замка. На стенах Богадельни раздавались пронзительные крики сов.
– Невесело у вас тут, – заметил Амаро.
Но Сан-Жоанейра уже кричала сверху:
– Прошу в столовую, сеньор каноник! Бульон на столе!
– Пойдем, пойдем! Ведь ты умираешь с голоду, Амаро! – заторопился каноник, тяжело поднимаясь с канапе. И, притянув его к себе за рукав, сказал: – Сейчас ты узнаешь, что такое куриный бульон, сваренный по всем правилам искусства. Пальчики оближешь!
Посреди столовой, оклеенной темными обоями, ярко освещенный стол радовал глаз; на белоснежной скатерти сверкала посуда, поблескивали бокалы под сильным светом лампы с зеленым абажуром. Из суповой миски поднимался ароматный пар. На блюде, засыпанная влажным белым рисом, обложенная ломтиками домашней колбасы, лежала сочная курица: так не стыдно подать и к королевскому столу! В застекленной горке у стены виднелась в полутьме фарфоровая посуда нежных расцветок; возле окна стояло фортепьяно под вылинявшим атласным покрывалом. На кухне что-то жарилось; втянув в себя приятный запах свежевыстиранных салфеток, новый постоялец потер руки в радостном предвкушении.
– Пожалуйте сюда, сеньор настоятель, садитесь вот тут, – говорила Сан-Жоанейра, – с той стороны вам может надуть в спину.
Она притворила ставни, принесла ящичек с песком для окурков.
– А вы, сеньор каноник, думаю, не откажетесь от заливного?
– Отчего же! За компанию можно, – весело отвечал каноник, присаживаясь к столу и развертывая салфетку.
Хлопоча вокруг стола, Сан-Жоанейра с удовольствием поглядывала на нового соборного настоятеля, который, дуя на горячий бульон, молча глотал ложку за ложкой. Он был хорош собой; черные волосы слегка вились, лицо было удлиненное, смуглое, тонкое, глаза большие и черные, затененные длинными ресницами.
Каноник, видевший своего ученика последний раз в семинарии, нашел, что тот заметно окреп и возмужал.
– Ты был такой тощенький…
– На меня хорошо подействовал горный воздух, – объяснил падре Амаро, – в этом все дело.
И он стал рассказывать про свое унылое житье в Фейране, в Верхней Бейре; [14] он очутился в этом захолустье совсем один, среди пастухов; особенно туго приходилось зимой; зимы там суровые.
Каноник подливал ему вина, стараясь держать кувшин повыше, чтобы в бокале вскипала пена.
14
Верхняя Бейра – горная часть провинции Бейра – исторического и географического центра Португалии.
– Пей, дружок! Нет, выпей все до дна! Таким винцом в семинариях не поят.
Стали вспоминать про семинарию.
– Как-то теперь поживает Рабишо, кладовщик? – спрашивал каноник.
– Ах, тот увалень, что воровал картошку?
Они засмеялись и, попивая вино, стали весело перебирать в памяти давние семинарские истории: как ректор заразился насморком, как регент хора выронил из кармана тетрадку с непристойными стихами Бокаже… [15]
– Быстро бежит время! – вздыхали они.
15
Бокаже Мануэл Мария Барбоза ду (1765–1805) – крупнейший португальский поэт-предромантик, создавший, в частности, ряд фривольных (в духе гедонистической культуры рококо) сонетов, имевших хождение в рукописных списках вплоть до XX в.
Сан-Жоанейра поставила на стол блюдо с печеными яблоками.
– Виват! Это я тоже должен отведать! – вскричал каноник. – Печеные яблоки! Нет, уж их-то я не упущу! Да, брат, Сан-Жоанейра удивительная кулинарка! Редкостная кулинарка!
Хозяйка улыбалась, показывая при этом два передних зуба в черных точках пломб. Она пошла за бутылкой портвейна; затем положила канонику на тарелку лопнувшее от жара яблоко, посыпанное по всем правилам самого утонченного гурманства сахарной пудрой, и, дружески похлопав старика по спине мягкой, пухлой рукой, сказала:
– Ведь падре Диас у нас святой, настоящий святой! Право же, я стольким ему обязана!
– Пустяки, пустяки… – бормотал каноник. На его лице играла довольная, умиленная улыбка. – Отличное вино! – похвалил он еще раз, смакуя портвейн. – Превосходное!
– Этому вину столько же лет, сколько Амелии, сеньор каноник.
– Кстати, где ваша дочурка?
– Поехала в Моренал с доной Марией. Заодно уж, наверно, зайдут навестить сестер Гансозо.
– Знай, друг мой, что сеньора Аугуста владелица отличного поместья! (Каноник говорил о Моренале.) У нее прямо-таки графские владения!
Он добродушно посмеивался, и его блестящие глазки с нежностью оглядывали дородные формы Сан-Жоанейры.
– Не верьте ему, сеньор настоятель, это просто лоскут земли… – протестовала она.
Служанка, стоявшая у стены, вдруг раскашлялась, и Сан-Жоанейра сердито закричала:
– Ох, милая, шла бы кашлять на кухню! Как это можно!
Девушка вышла, зажимая рот передником.
– Кажется, бедняжка больна, – заметил падре Амаро.
– Да. Хворая, просто беда!.. Ведь она сирота, моя крестница, взята в дом из жалости. Похоже, у ней чахотка… Что поделаешь! Наша прежняя прислуга угодила в больницу. Бесстыдница! Спуталась с солдатом!..
Падре Амаро тихо потупил глаза и, подбирая со скатерти крошки, спросил, много ли у них летом болеют.
– По большей части страдают поносами из-за свежих фруктов, – буркнул каноник. – Набрасываются на арбузы, воду пьют ведрами… Натурально, болеют животом.
Разговор перешел на свирепствовавшую в деревнях лихорадку, на климат здешних мест.
– Я в последнее время заметно окреп, – рассказывал падре Амаро. – Благодарение господу нашему Иисусу Христу, на болезни пожаловаться не могу.