Преступница

Звать отправилась Наташка. Зайдя за загородку, она склонилась и взяла за плечо. В прежней жизни Наташка была главной мучительницей, но теперь, обернувшись, Валя увидела участливые глаза: "Ну, что ты, честное слово, приехала и лежит, как не родная..." Валя поднялась и вышла к людям.

К чаепитию никто не приступал. Подталкивая деликатно, Наташка подвела к столу. Девочки сидели чинно. Первый раз в жизни Валя чувствовала себя в центре внимания.

Казалось, все пили чай, однако глаза, опущенные к чашкам, косились в Валину сторону. Общий разговор не складывался: напряжение, висевшее над столом, нарушила Наташка: "Ну, давай, рассказывай?" Валя поежилась. Меньше всего ей хотелось говорить о позоре, но, оглядевшись, она поняла: девочки и не думают осуждать. Стол, за которым она сидела, походил на семейный - за ним собрались сестры, исполненные сочувствия. Мало-помалу Валя заговорила. Она рассказывала, обходя главное и приукрашивая детали, так что со слов, если бы ей поверили, выходила неправдоподобная история. Человек, с которым она жила, любил ее до беспамятства. Расстались по недоразумению - вот и все.

Переглянувшись и преодолев первую сдержанность, девочки подступили с вопросами. Они спрашивали о жилищных условиях, зарплате, домашней обстановке, о том, как проводили свободное время, о праздниках и подарках. Квартиру Валя описала подробно, даже начертила маленький план. Выводя квадратики мест общего пользования, она поймала себя на том, что тоскует по кухне. За полтора прожитых года кухня, в которой она готовила, стала ее местом. Иосифу принадлежала комната. Валя вспомнила чистоту, наведенную напоследок, и, едва не заплакав, вскользь упомянула о праздниках - ни Первого мая, ни Седьмого ноября Иосиф не отмечал. Вопрос о зарплате она опустила. Подарков, которые Валя смогла перечислить, набралось немного, но их она показала, сбегав за загородку. Небогатое пополнение гардероба девочек удивило, но Валя нашлась и предъявила записку.

Записка исправила дело. В подлинности никто не усомнился, даже Наташка, глядевшая цепко. Подумав, она вынесла вердикт: "Да... Любит".
– "Слушай, а чего же ты?.." - указательным пальцем тихая Вера ткнула в Валин живот. На секунду все стихло. Здравая мысль, не пришедшая в Наташкину голову, повергла в оцепенение. "Господи, ну что вы!.." - Валя покраснела. Даже под пыткой она не смогла бы выговорить, что это зависело не от нее. Наташка изготовилась к следующему вопросу, но Валя заговорила быстро, уводя в сторону: "И, вообще, при чем тут это?... Главное, что Иосиф..." - "Так он, - Наташка прищурила глаз, - у тебя еврей?" Слово, произнесенное вслух, было грубым - ругательным. Валя опустила голову и кивнула.

"Вот оно что..." - Наташка протянула зловеще. Все заговорили разом, и реплики, летевшие в Валину сторону, не оставляли сомнений. Девочки не выражались прямо, однако у каждой нашлась история, подходящая к случаю. Эти истории не были исключительно любовными. Наташка, дождавшись своей очереди, припомнила козни Рафальсона. Мнение складывалось общим.

Валя ежилась. Оборот, который принял застольный разговор, стал неприятным. Она любила Иосифа, что бы ни плели, а значит, он - Валя возвысила голос - не такой. Она не знала сама, какой смысл вкладывает в это слово, но, сверкнув глазами, сказала, что все это - глупости, не имеющие к нему отношения. Никто не настаивал. Наговорившись, девочки улеглись спать, тем более, завтра первое сентября - День знаний.

В своем закутке Валя укрылась с головой. Решимость, крепкая за общим столом, слабела в одиночестве. Она помнила правду Иосифа, но от того, что говорили девчонки, веяло другой - пугающей - правдой. Эта правда открылась ей в детстве, на странице классного журнала, где они стояли парными столбиками: "рус.", "тат." и "башк.". В столбцах, которые Валя различила сквозь годы, особняком значилась единственная темная строка: Левкины родители, отец и мать, чье полное наличие - рядом с ее безотцовой ущербностью - не давало ему преимуществ. В предсонном мареве она видела себя пионеркой, не ответившей на Левкино хвастовство. Теперь, когда Иосиф предал, она нашлась бы с ответом. Левкино посрамленное лицо отпрянуло в сторону, и Ольга Антоновна, учительница по литературе, выступила вперед.

Как тогда она выговаривала Рафке, но тот не слушал, настаивал на своем: "Собственная гордость, собственная гордость, у татар..." В первом сне Ольга Антоновна обратилась в химичку, сливающую в реторту простые реактивы: под стеклянным сосудом голубоватым газовым пламенем пылала спиртовка. Из раструба струился желтый вонючий парок, вился над замершим классом: химичка, колдовавшая за кафедрой, шептала волшебные слова о советских людях - русских, татарах, башкирах. Про евреев она молчала, но Валя разгадала хитрость. Взглянув на таблицу Менделеева, намертво прибитую к стенке, она прикинула валентности и поняла, что евреи, о которых следовало молчать, на самом деле - прозрачные кристаллики соли. Их химичка держала в плошке, прятала под столешницей: стоит подбросить малую толику, и все взорвется. Жестами, потому что сидела далеко, Валя требовала полного опыта, но химичка, сверкая глазом, делала вид, что не понимает. Тогда, отчаявшись добиться справедливости, Валя поднялась с места и двинулась к кафедре. Оттеснив учительницу, она сунула руку под стол и извлекла плошку.

"Знающая женщина, требовательный педагог, евреечка..." - в дверях, раскрытых на щелку, стояла мама. Карандашом, целясь в химичку, она рисовала круг. Химичка отступала испуганно. Как будто против воли Валина рука потянулась к кристаллам. Пальцы, захватившие крупицы, пронзило жжение. Она стояла, занеся над ретортой немеющую руку, и все, сокращенные правильно, подбадривали, кивая головами. "Рано или поздно все кончится плохо", - во сне она услышала голос Иосифа и тут же заметила: Левка улыбается растерянно. "Ну и пусть", - Валя ответила им обоим и, точно примерившись, кинула щепотку в самый раструб. Все забулькало, пошло пузырями, и зримо, словно в учебном фильме, Валя увидела: оно распадается на куски, взлетает в воздух медленным взрывом...

Грохот разбудил всех. Девочки сбежались в Валин угол. Книжная полка, прибитая над кроватью, валялась на полу. "Кошмар! Прямо с гвоздями! А если бы на голову?!" - наперебой девочки делились друг с другом ужасающими фантазиями. "Надо же, не успела вернуться, в первый же день..." - переминаясь с ноги на ногу, Наташка куталась в казенное покрывало.

"Знаете, чего я подумала?" Волнение улеглось. Подобрав с пола раскиданные книги, девочки разбрелись по углам. Сонный Наташкин голос раздался в тишине: "Я подумала, этот Иосиф - сволочь. На твоем месте я бы еще как согласилась на квартиру, и денежки пускай - каждый месяц".
– "А я бы нет - из гордости", - новенькая, имя которой Валя не запомнила, пискнула из своего уголка. "Глупости!
– Вера возразила решительно.
– Ему того и надо, чтобы Валька строила из себя гордую".
– "А я бы, - Наташка села так, что запели пружины, - и денежки взяла, и гордость соблюла", - она замолчала загадочно. "Как это?" - все заговорили возбужденно. "Сначала...
– Наташкин голос медоточил, - я взяла бы денежки, а потом отомстила, чтоб - не повадно".
– "Нет, - в темноте Валя отказалась, - я люблю его".
– "Ну и дура", - пружины скрипнули недовольно. Наташка отворачивалась к стене.

Первой утренней мыслью была утрата. Открыв глаза, Валя не поняла, где находится. Тяжкий сумрак стоял над постелью. Плотный и липкий, он не давал дышать. Она подумала: как в могиле. Над изголовьем зияли рваные дыры. Валя потянулась и отодрала полосу. Из дыры брызнули тараканы. Она ойкнула и вспомнила сон. Во сне был голос Иосифа, и, закрыв глаза, Валя прошептала: "Нет, нет, я люблю его". Магические слова не действовали. Лицо Иосифа оставалось чужим. Уткнувшись в подушку, Валя видела острый нос и хитро разрезанные веки. Она отбросила одеяло и поднялась рывком.

Следующие две недели прошли в ожидании. До последнего она не соглашалась поверить. В институте Валя косилась на Машу-Марию. Казалось, бывшая подруга улыбается победительно. Валя не сомневалась: своей сестре он рассказал во всех подробностях - эта мысль точила, как капля. Она отклонялась, морщась от боли, но Маша-Мария находила ее взглядом. Преподаватель вызывал: Арго, и Валя вздрагивала. Эту фамилию, звучавшую стыдно и странно, столько раз она примеривала на себя. Маша-Мария выходила к доске и становилась похожей на него - Валя узнавала черты.

На исходе второй недели Валя спустилась к коменданту и набрала номер. Зуммер отдался в пустой квартире. Ночью она впервые подумала о том, что девочки правы. Он заслужил мести, но Валя не знала способа.

Она представляла себя Анной Карениной: вот его вызывают в милицию - опознать бездыханное тело. Рыдая, он молит о прощении. Из ночи в ночь Валя упорствовала, не прощая. Насладившись его мукой, она вообразила себя обесчещенной красавицей - Настасьей Филипповной. Кто-то, сверкавший страшными глазами, давал за нее пачку денег. Забывая о главном, Валя обдумывала, что - за такие деньги - можно купить. Богатства хватало на всех: на нее, на Иосифа, на маму. Иосифу она отдаст половину - тогда он одумается. Евреи любят деньги - она прошептала, словно расслышала со стороны. Даже сказанное шепотом, это слово звучало скверно. "Ну и пусть!
– Валя тряхнула головой.
– Еврей, еврей, еврей - так и надо - раз не желает по-хорошему!"