Преступный человек (сборник)

Мрачный и нелюдимый обыкновенно, по временам этот революционер становится веселым, и веселость его отличалась большим тактом, хорошим вкусом и чисто французским пошибом. Будучи человеком научно образованным, он отличался большой начитанностью, особенно во французской литературе. Характерной чертой Бакунина было то, что он никогда не имел денег, что его нисколько не стесняло и не мешало тратить большие суммы. В этом отношении он был прямо гением – чутьем знал, где деньги водятся и у кого их можно занять. И все это не из лени, не по расчету, не из желания разорить тех, у которых занимал. Если бы у него были деньги, то он сыпал бы ими на все стороны, но их не было, приходилось доставать. Буржуазное понятие о твоем и моем не вмещалось в его мозгу, он смотрел на ваш кошелек как на свой.

Лукавый, невменяемый, нежный к слабым – женщинам, детям, беднякам, – неумолимо жестокий с противниками, на которых бросался очертя голову, как разъяренный бык; пропагандист идей и теорий, фанатизировавших тысячи; цельная натура, в которой чувство никогда не контролировалось разумом; гигант, одновременно сильный и слабый, одержимый постоянной потребностью творить, действовать, – таков был Бакунин, которого можно ненавидеть или обожать, смотря по точке зрения, но которому нельзя отказать в величии, свойственном силам природы».

5) Аффективная нечувствительность. Достоевский описывает нам другой тип революционера в герое «Бесов» Ставрогине. «Это невропат, который с детства страдает припадками эпилептического сумасшествия, во время которых откусывает ухо своему начальнику и ни за что ни про что оскорбляет почтенного человека; не любит свою мать и презирает общественное мнение; служа в армии, не подчиняется дисциплине; якшается в Петербурге с подонками общества, предается грязному и преступному разврату и кончает тем, что в пику общественному мнению женится на хромой и нищей, полуидиотке.

Атеист, конечно, и очень решительный человек, он привлекает к себе внимание нигилистов, которые, “ввиду его порочных наклонностей”, стараются создать из него самозванца, красного царя, но он относится к ним с презрением и лишает себя жизни.

Нужно быть великим человеком, чтобы противостоять здравому смыслу, – вот одно из положений Ставрогина. Он не видит разницы между цинизмом и геройством. Он недоступен страху и может убить человека вполне хладнокровно. Его можно сравнить с революционером Д., который всю жизнь искал опасностей и которого опасность опьяняла; она стала необходимой для него; он ходил на медведя с простым ножом в руках» («Бесы»).

Демократ, описанный Платоном, немногим отличается от Ставрогина. «Воспитанный скупым отцом, думавшим только о наживе, он рано испытал нужду; попав в компанию мотов и развратников, он занял между ними подобающее место и из членов олигархии превратился в демократа. Под старость он имел сына, которого постигла та же судьба. Мало-помалу он забыл совесть в погоне за удовольствиями и стал тираном, как все пьяницы и безумные. Он не заботился ни о чем, кроме пиров и женщин, причем растратил все состояние свое, своего отца и родных. Если они этому противились, то он прибегал к насилию, а растратив все, стал грабить храмы и путешественников, не отступая перед убийством. Если такие люди красноречивы, то становятся лжесвидетелями; если их мало, а страна ни с кем не воюет и живет мирно, то они продадут свои услуги иноземцам; если же их много, то они возбудят смуту в стране, выберут своим начальником самого сильного и распутного из своей среды и создадут из него тирана, который поступит с родиной так же, как каждый из них поступал со своими родителями».

Портрет, нарисованный Жюлем Валлесом с самого себя, доказывает, что такие типы революционеров вполне реальны. Дядя его был глухонемой; отец – жестокосердый, безнравственный, раздражительный; мать – скупая и жестокая, особенно по отношению к сыну, у которого есть и внешние признаки вырождения (большие челюсти и жевательные мышцы), но главным образом он является нравственным уродом – совершенно не способен ни к какой привязанности.

В детстве его никогда не ласкали и не целовали; с ранних лет он получал от родителей только побои и плюхи, отпускавшиеся так аккуратно в определенные часы, что соседи мерили ими время. «Но мать была очень рада отпускать их и сверх положения».

Любопытно видеть, как благодаря вырождению и в виде реакции на жестокость родителей мысль его бросилась в крайность, противоположную господствующим законам, обычаям и понятиям, – он смеется над любовью к родителям, которая, однако ж, пережила все превратности судьбы человеческой.

Будучи ребенком, когда при нем молились, он смеялся над молитвой, хотя и был религиозен. В молодости он всегда становился во главе всяких бунтов и заговоров. Еще в коллегии он вместе с товарищами составлял планы бегства и предпочитал сыновей сапожников сыновьям профессоров, с которыми ему приходилось жить.

К революционерам он всегда питал инстинктивное влечение, но, вступая в политические заговоры, не терпел над собой ничьего гнета. Чувствуя, что не может подчиниться никакой дисциплине, он иногда готов был бунтовать в одиночку, как ни безрассудно такое предприятие. Ко всяким авторитетам и кумирам своих товарищей – к Беранже, к Мишле – он относился с презрением. Встретив через двадцать лет учителя, который плохо с ним обращался когда-то, он жестоко отомстил последнему. Даже с товарищами по оргиям он ссорился, причем дело раз дошло до смертельной дуэли, к которой он готовился как к великому и прекрасному делу.

Как все неудачники, он беспрестанно менял профессии, обвиняя общество за то, что оно не умеет ценить его способности, а лучше сказать – за то, что оно не платит ему за лень.

К этому надо прибавить, что классическое образование, очень, однако ж, скромное, да и то полученное в ущерб знаниям экономическим (едва ли он прочел много страниц из Мишле и Прудона), послужило только к тому, чтобы раздуть в нем самомнение, как в деятелях 1789 года.

Он прекрасно помнит все мелочи, до него касающиеся; тщательно записывает все маленькие триумфы, достававшиеся на его долю в коллегии и на улице. Во время Коммуны описывал он себя таким образом:

«Я не могу быть покоен; голова моя в огне, сердце готово лопнуть, в горле сухо, глаза горят, я бегаю как угорелый по приятелям и требую помощи. Когда была провозглашена Коммуна, я пробовал и не мог писать: идеи жгли мой мозг, я не мог их выразить надлежащим образом. Радость моя так велика, что вместо моего собственного сердца, покрытого бесчисленными ранами, во мне бьется как бы сердце всего народа, распирающее мою грудь».

Говоря о Ламбрио, Валлес пишет: «Он все испробовал, даже нищенство; а я, вместо того чтобы просить милостыню, сказал бы буржуа: “Дай мне денег на покупку хлеба, или я тебя задушу”; вообще я предпочел бы разбить себе голову об стену скорей, чем запятнать свою честность – инструмент, который мне нужно сохранить чистым, как клинок ножа».

Эти слова, так же как вышеприведенные цинические выражения, ясно указывают на существование преступных наклонностей, и если уж так выражался Валлес, человек, получивший классическое образование и начитанный, то можно себе представить, как должны были выражаться его товарищи по бунту, никакого воспитания не получившие.

Даже сам Лассаль, тоже альтруист, ненавидел своих товарищей по школе, учителей и родителей.

6) Нравственные идиоты и прирожденные преступники. Но во всех этих лицах нравственное помешательство едва проявляется, а есть люди, в которых оно достигает полного развития. Таков, например, был Марат, фигура которого так хорошо описана Тэном. При росте не выше пяти футов голова его была непомерно велика и асимметрична, лоб покатый, глаза косые, скулы выдающиеся, взгляд бегающий и беспокойный, жесты быстрые и порывистые, лицо вечно напряженное, волосы черные, волнистые и растрепанные. При ходьбе он подпрыгивал.