Прежде чем сдохнуть

— Ну что, начинать-то уже будем? – собралась по–хозяйски гаркнуть я. Но получилось лишь прошелестеть. Сама не ожидала, что прозвучу столь жалко и беспомощно.

Захотелось куда-нибудь сесть. Я даже оглянулась в поисках какого-нибудь пенька. Но ничего такого не обнаружила.

Мне интересно было, кто же главный в этом заговоре против меня, кто же выступит с обличительной речью? Кто тот козел, который ведет за собою это баранье стадо? Ведь бараны, как известно, не способны к самоорганизации и выделению из своей среды вожака. Поэтому пастухи, когда им надо перевести отару с одного пастбища на другое, запускают к овцам козла или осла. И они покорно идут за чужаком туда, куда указывают его уши или рога.

Ряды агрессоров расступились, моментально выстроившись тем самым полукругом, которого я внутренне и ожидала. И на авансцене осталась… Ната!!! Она все так же задорно улыбалась.

Мне показалось, она даже подмигнула. Двуличное животное!

— Дорогая Соня! – голосом доброй, но глуховатой молочницы пропела Соколова. – Мы пригласили тебя сюда, чтобы объяснить тебе, как ты жестоко и неправильно поступаешь по отношению к нашим детям. Ведь наши тексты – это наши дети. Мы вынашиваем их, рожаем в муках, заперевшись в своих одиноких кельях, и любим их, какими бы они ни были. И имеем смелость выводить их в люди, вопреки их несовершенству. Как мать готова защищать своего даже откровенно ущербного ребенка, так и мы не можем спокойно терпеть надругательства над своим творчеством. Думаю, ты как женщина и как мать знаешь, что, чем слабее и уязвимее дитя, тем яростнее и отчаяннее мать бросается его защищать. Только откровенно сильного и талантливого ребенка мать не будет защищать, предоставив эту защиту ему самому и будучи уверенной, что он отобьется.

Мы не настолько тщеславны, чтобы воображать себя великими писателями, а наши тексты способными самостоятельно защитить себя. Но именно поэтому мы не позволим ранить нас первому встречному, тыкать палкой в самые больные места.

Мы хотим, чтобы ты прекратила свою разрушительную и болезненную деятельность.

Когда ты только появилась в нашем доме, ты и твой сын сообщили нам, что ты мечтаешь написать роман. Так просто сделай это! И ты станешь одной из нас!

Отпусти свой ужас перед чужим творчеством и перед писателем, который живет в тебе. Давайте, мы все обнимемся, и с этой минуты ты будешь с нами, и все мы станем одной семьей.

И Натка, театрально–широко раскинув руки, двинулась на меня (вот, сука, даже спецбалахон а–ля ранняя Пугачева по такому случаю для пущего эффекта напялила!).

Соколова шла ко мне, раскинув свои руки–невод, а я задергалась как выброшенная на стол аквариумная рыбка. Бежать от нее мне показалось нелепым. Я просто не знала, что делать и как уклоняться от этих навязываемых мне объятий. Сейчас я растерялась примерно так же, как однажды на корпоративной пьянке нашего замечательного журнала. Тогда наш генеральный директор сначала весь вечер таскал оливки из моей тарелки, и глаза его делались такими же масляными, как они.

Отправляя в рот очередную блестящую темно–синими боками оливку, он по–бабайски щурился, облизывал свой нервически искусанный палец и грозил им мне, приговаривая: «Ах, Софья!

Это может быть опасно! Очень опасно!» «Еще бы! От пережора и не такие подыхали», – думала я и мило улыбалась в ответ.

Впрочем, месседж босса я поняла довольно внятно и попыталась незаметно слиться с вечеринки. Не потому что я принципиальная противница связей с начальством или убежденная хранительница супружеской верности. Просто босс был нереально противный, и его реально не хотелось.

Конечно же, мне удалось исчезнуть с корпоративной пьянки незаметно. Незаметно для всех, кроме босса.

Он выскочил на меня, широко расставив руки, в лифтовом холле. И начал загонять в гол, делая трубочкой масляные герпесные губы.

В общем, он не соврал, что это реально было опасно и противно.

Я считала себя слишком ценным специалистом, чтобы позволять с собою такие аттракционы. К счастью, вялого пинка в промежность и не слишком меткого плевка в глаз хватило, чтобы остановить ухаживания.

Меня даже не уволили. (Я действительно была сильным профессионалом.) Но вскоре я ушла сама. Осадочек, как говорится, остался.

И вот сейчас, точно так же расставив руки и с такой же подленькой улыбочкой, на меня надвигалась Наташка. У меня уже была отработанная модель поведения в таких ситуациях. Более того, у меня имелся успешный практический опыт. Так что на этот раз и пинок, и плевок оказались куда более меткими.

Наташка, взбодренная моей ногой в паху, изумленно вскрикнула и отступила. И тут же на меня со всех сторон обрушились удары. Я едва успевала прикрывать грудь и лицо руками.

Особенно усердствовала лесбиянка Нина. А мне-то казалось, что она любит женщин! Возможно, я просто не ее типаж?

Я развернулась и побежала, спотыкаясь о древние головешки и то и дело рискуя навернуться сама, без посторонних толчков и тычков. Я не услышала топота за спиной. Меня не преследова-ли! Затормозила, развернулась и заорала, захлебываясь слюной и слезами:

— Бездарные суки! Уроды! Идиоты! Фарш! Бесталанные твари!

Ссыкло! Творческие импотенты! Вы мне даже слова не дали в свою защиту сказать!

— И не дадим! – громко и яростно рявкнула в ответ Натка, щеки которой заалели нездоровым румянцем возбуждения. – Поступки говорят больше слов!

Я со злорадством отметила, что эта гнида перестала гаденько лыбиться. Я уже приготовилась выкрикнуть еще что-то пламенное и обидное, но в толпе началось шевеление, и она снова по–перла на меня, как дерьмо из засорившегося унитаза. Я резко развернулась и снова побежала.

:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::

Через полчаса я в солнцезащитных очках на пол–лица уже мчалась к Москве. Нет, я не испугалась. Зато разозлилась изрядно.

Мне нужно было приготовить и остудить месть.

В свою квартиру я вернуться не могла – ведь теперь там жили «очень–разочень замечательные» квартиранты. И я поехала к сыну, которому хотя бы хватило мужских талантов найти девушку с отдельной жилплощадью, и он тусовался на ее территории. Дома никого не оказалось. Я села под дверью ждать. Не стала звонить Петьке, чтобы не нервировать заранее. Приедет – все объясню. К тому же часы уже показывали начало восьмого, очевидно, дети скоро должны вернуться.

Первой появилась Даша. Обнаружив меня, она изрядно забеспокоилась. Она даже как-то не обратила внимания на мой по–трепанный вид – так обескуражило ее мое появление.

Едва я переступила порог, мне тут же стало понятно, из-за чего она так задергалась: в квартире царил настоящий бардак. Я решила сегодня быть доброй свекровью и не стала объяснять ей, что неразбериха в доме – это каша и в голове, и в жизни в целом. Пока Даша весенним кабанчиком металась по кухне, смахивая в мусорное ведро остатки какой-то еды с тарелок, сваливала засохшие чашки в посудомоечную машину, затирала пятна на столе засаленной тряпкой, я изучала обстановку в большой комнате. Не то чтобы я такая уже чистоплюйка, но тут руки мои сами потянулись к делу и начали собирать разбросанные по дивану футболки, книги, бумаги и складывать это все аккуратными стопочками. Когда я нервничаю, какая-нибудь простая работа руками очень успокаивает, особенно уборка и мытье посуды. Когда-то давно я прочитала об одном эксперименте, в котором двух мышей помещали в одинаковую стрессовую ситуацию: резкое моргающее освещение, шумы, голод. Из них двоих под давлением стресса выживала та, у которой была грязная шкурка. Она просто начинала вылизываться и отвлекалась от всех этих внешних ужасов, они не разрушали ее маленький мозг и хрупкую психику. Так же и я, «вычищая шкурку», отключаюсь от нервирующей ситуации и потихоньку успокаиваюсь. Но, видимо, сегодня успокоиться мне была не судьба.