Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
Все как на подбор: и состоятельные, и в хорошей физической форме, и одеты с иголочки, и разговор поддержать могут. В кого же тогда влюбляться, как не в таких, как они, отборных самцов? Но ведь, положа руку на сердце, ни одного из них я так и не полюбила. И если уж ни один из этих лучших и достойнейших мужчин не смог сделать так, чтобы у меня в животе «трепыхались бабочки», то, судя по всему, это никому не под силу. Если ни про одного из них я не смогла подумать: «Вот с ним для меня и в шалаше будет рай», то любовь – придумали.
Да и они – любили ли они меня? Если равняться на все эти чудовищные, насквозь ненатуральные фильмы о любви, то – нет, не любили. Но если бы такая любовь, на которой делают деньги писатели и киношники, на самом деле существовала в этом мире, разве смогли бы они не влюбиться в меня?
Если бы любовь не придумали, то, конечно, каждый из моих эксов сейчас обмирал бы от отчаяния и цеплялся за подол моего подвенечного платья, не давая переступить порог загса. Однако ж, я вот тут хожу, выбираю свадебный наряд, а они только поздравительные смс–ки шлют. И очень правильно, что я наконец перестала ждать эту дурацкую любовь, а спокойно выхожу замуж…».
«Три биг–мака для Золушки» (новелла) «Одна писательница как-то заметила, что нет ничего прекраснее и поразительнее жертвенной любви. Всякий хороший фильм, в конце которого зрители рыдают, обязательно о ней – о жертвенной любви. Когда один любящий ради другого готов отдать все, что у него есть. Отказаться от чего угодно. Иногда даже от жизни.
В кино жертвы во имя любви производят на всех очень большое впечатление. И каждый хочет оказаться на месте Кейт Уинслет, ради которой Лео жертвует жизнью. Или на месте Лео, чтобы умереть ради Кейт и тем самым произвести на нее впечатление на всю жизнь. Или на месте Луки и Сабахи… Билли Эллиота и его отца… Да, в общем, возьмите любой оскароносный фильм – и вы поймете, что все они о ней – о жертвенной любви.
Но в реальности все не так, как в кино. В действительности любимые совсем не так уж сильно поражаются жертвам любящих. Они их воспринимают как нечто само собой разумеющееся. Вот я, например, каждый день совершаю Подвиг с большой буквы «П» ради любви: я не жру. Я сохраняю девичью тонкость, стройность и грацию. Ну и где мои законные трогательные слезы умиления со стороны того, ради кого я иду на эту жертву? Когда я отказываюсь от мяса по–французски и профитролей, между прочим, мое сердце рыдает не меньше, чем у короля Эдварда, когда он подписывал отречение от престола, чтобы жениться на своей невысокородной возлюбленной. Однако же, над историей Эдварда и его ужасной американской женушки обрыдалось полмира, а моя жертва воспринимается с обыденным зевком. Как будто на глазах моего Любимого не совершился маленький подвиг, а проехала регулярная пригородная электричка.
И иногда я думаю про себя: «Дорогой, если я тебя когда-нибудь разлюблю, первое, что я сделаю, это пойду и сожру три бигмака. Сразу. В один присест».
Писателей я читаю, воображая их себе теми самыми Машами в песочнице с голозадыми пупсами в руках. И угадываю, какой из персонажей на каждом из витков сюжета говорит за автора.
Вместо автора. Про автора. Подчеркиваю те слова, ради которых Маша и села играть в куклы. Это не так уж сложно. Кстати, именно поэтому я сразу решила, что свою книгу обязательно буду писать от первого лица. К чему это жеманное кокетство «Софья Аркадьевна подумала», да «Иван Иваныч и предположить не мог». Иван Иваныч, как говорится, умер. Те читатели, которые еще помнят буквы и ради которых и стоит портить зрение, совсем не дураки и сразу понимают, что подумала Софья Аркадьевна, а где за Иван Иваныча подумала она же в меру своей испорченности, воображая его своей куклой. А где Софья Аркадьевна и вправду запротоколировала на бумаге чужую, поразившую ее мысль какого-нибудь Иван Петровича.
И, между прочим, ничего удивительного, что в куклы традиционно любят играть девочки, а самыми плодовитыми писателями становятся мужчины. Просто девочки полностью реализуют страсть к игре в «воображаемых людей» в детстве. Они «проигрывают» все, приходящие им в голову жизненные сценарии, еще в детсадовском и младшем школьном возрасте. А мальчики «дозревают» до этого позже. Когда возиться с пупсами уже не солидно. И специально для них придумали более «серьезный» вид игры в «дочки–матери», «сестры», «соседи», «соперники», «любовь», «жену и мужа» – писательство. Ну и девочки, не доигравшие в куклы
или просто не вышедшие из инфантильного возраста, тоже подаются в Мастера художественного слова. Я такая.Некоторые мужчины, впрочем, осознают всю инфантильную природу писательства и предпочитают ему компьютерные игры.
Вроде и поиграл в «воображаемых людей», а никаких улик не остается – ни верстки, ни бумаги, ни блуждающих по интернету файлов. После компьютерной игры никто не сможет выскочить перед ним, как прокурор из-за угла, размахивая бумагой: «А–а! Я все про тебя знаю, я читал твои книги! Проследуй-ка за мной, латентный педофил, копрофаг, гомосек и серийный убийца!»
В то время как каждая опубликованная буква будет свидетельствовать против тебя и разоблачать тебя до исподнего еще долгие и долгие годы. Жизненный опыт Лимонова и Сорокина – тому доказательство. И, думаю, одна из причин того, что после них у нас больше не появлялись столь же отвязные, безбашенные и одаренные писатели. Наверное, они появлялись. Но просто боялись повторения.
Женщинам в этом смысле проще – у них врожденная страсть к стриптизу. В том числе и душевному. К тому же даже самые злостные их воображаемые безумства – лишь детские шалости по сравнению с тем, что можно обнаружить в темных подземельях мужского бессознательного.
За долгие годы читательской жизни я научилась безошибочно выделять среди хора персонажей истинный голос автора и находить те слова, которые «с кровью». Те, которые – про самого пишущего и от самого пишущего. Я знаю проблемы каждого из ныне живущих писак лучше, чем их личные психоаналитики.
Так что из трудов Аллочки Максимовой я выписывала те цитаты, в которых узнаваемо и безошибочно слышался ее голос.
Она сама сдала себя с потрохами.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
Я перелистнула последнюю страницу «Трех биг–маков для Золушки». Мне было более–менее ясно, откуда у Аллы взялся первоначальный капитал на открытие сети головомоек и почему они отошли после развода мужу. Я догадывалась, почему у нее не было детей. Я только одного не могла понять: почему же после нескольких лет счастливого сожительства Аллочкин «мерин» ускакал от нее. Ведь она, судя по всему, прекрасно его понимала и была идеальной «боевой подругой». Что за событие так круто перевернуло тщательно выстроенную Аллину жизнь класса «люкс» и столкнуло ее под откос? Наверное, это мог бы прояснить Рафаэль Оганесян, но ведь не поедешь же к нему с дурацкими расспросами? Эх, и правда, каков был мужчина лет двадцать назад. Помню, так и зыркал на меня карими глазищами, когда я брала у него интервью для какого-то автомобильного журнала о его коллекции машин. И даже приглашал прокатиться на своем «Бэнтли». Кажется, у меня даже телефончики его сохранились в записной книжке. Может ли быть такое, что человек за столько лет не поменял номера мобилы? А почему бы и нет?
Я бросила Алкину рукопись на комод. Взгляд скользнул по календарю–будильнику. Блин! Сегодня-то я уж точно никуда не поеду и вряд ли с кем смогу пообщаться. Сегодня – самый суетный и утомительный день недели – суббота, «детский день».
По субботам в пансион стекались наши детки, чтобы продемонстрировать, что им еще не окончательно на нас начхать и что где-то на периферии их сознания еще маячат наши светлые образы. Действо это было насколько шумное, настолько же натянуто–неловкое.
Детям, по большому счету, нечего было сказать нам. Они жили так же бестолково, как и мы – да и у кого им было научиться другой жизни? Их занимала покупка новых мебелей, козни начальников на работе, пьянство с коллегами, трехгрошовые повышения зарплат и уже начинающиеся болезни.
Вот и мое половозрелое чадо неловко совало мне в руки авоську с какими-то фруктами и бубнило, что квартира моя сдана очень–очень, прямо раз-очень хорошим людям. И за адекватные деньги. А работы так много, что даже в Сочи слетать на уикенд с ребятами не удается. А еще его посылают в командировку в Екатеринбург – у тамошнего филиала что-то слишком малая доля на местном рынке. Надо посмотреть, что там регионалы неправильно делают. А еще у них начинается скоро новый проект, и тут – фанфары! – есть шанс, что он станет руководителем этого проекта. А это значит – переедет на директорский этаж.