Прежде чем сдохнуть
Шрифт:
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
От моего стука дверь сама собой распахнулась. Я обломалась:
вожделенная Наткина грудь уже была занята. В нее уже рыда-ли, уткнувшись носом. И это была не Наткина дочь Надя, которую я прекрасно запомнила с прошлого «детского дня». Это истекала слезами Катя – дочка другой жительницы пансиона, Татьяны – тихой и незаметной, как будто мешком по голове ударенной женщины.
Таня у нас была персоной, почти не привлекающей к себе внимания в обществе. Говорила она тихо и мало. За вечерним покером отсиживалась в уголке – без карт, просто наблюдая за игрой. А уж если Татьяна
И при этом нещадно принималась теребить свою незамысловатую прическу каре, выкрашенную в самый черный цвет, какой только есть в «лореалевской» палитре. Недалекие женщины обычно думают, что только черная краска способна тщательно закрасить седину. Наверное, и в покер Таня не играла, чтобы не давать окружающим доказательств слабости ее соображалки. И вот ее довольно симпатичная дочка обнаруживается рыдающей в комнате Наты. Интересно, по какому поводу?
Ната приложила к губам палец. Я понимающе кивнула и тихо прикрыла дверь. Автоматически достала из сыновней авоськи яблоко, откусила и направилась в холл. Приближалось время коллективного просмотра новостей.
Хотя у каждого из пансионеров в номерах имелись персональные телевизоры, новости и восьмичасовой сериал мы предпочитали смотреть вместе. Так хотя бы появлялись общие темы для разговоров, и вырабатывалось некое чувство единения.
— Что с твоей дочкой? – спросила я у Татьяны. – У нее все в порядке?
Таня даже вздрогнула – настолько неожиданным было для нее, что я с нею заговорила.
— Да, у нее все отлично, она недавно уехала, – по–мышиному улыбнулась в ответ Татьяна.
— Хм… Ты уверена? – я не хотела выступать для нее источником информации. Если уж ее дочь сидит и тайно плачет в комнате другой женщины – наверное, на это есть причины.
Я досмотрела сериал и новости. В новостях не было ничего важного – по крайней мере, третью мировую войну никто по- прежнему не объявил. Можно было спокойно отправляться спать.
По пути в свой номер мне хотелось заглянуть к Нате, но я не решилась. Она постучала ко мне сама. Села в типовое кресло с инвентарным номером и по–хозяйски полезла в авоську с фруктами, привезенными сыном. Выбрала красное яблоко. Мне почему-то стало жалко для нее этого яблока, но я промолчала.
— Ты что-то хотела, когда заходила сегодня днем? – спросила Ната.
— Ага, еще как хотела, – кивнула я, выискивая под матрасом утаиваемый от персонала вискарь. – Поплакать на твоей груди хотела, очень уж она мне нравится. Как увидела ее в первый день, сразу подумала – уже если захочется порыдать, то непременно тебе…
— А что так? – спросила Натаха таким тоном, как будто бы ее совершенно не удивило мое признание, а ее грудь – такое место общего пользования для грустящих.
— Сына проводила, и как-то взгрустнулось, – сказала я, наливая себе вискаря и жестом предлагая Нате. Она кивнула. Я достала второй стакан.
— Любишь его? Скучаешь?
— Да, – неопределенно помахала ладонью я, как будто в ней был веер, и я им обмахивалась. – Смешанные чувства. Не то чтобы я его прямо люблю взасос, но мне бы хотелось, чтобы он меня любил. А в этом я не уверена. Он со мной на «вы» говорит, как с чужой. И вообще он такой неловкий вырос. Я вот думаю, когда я сдохну, он же даже с копателями могил не сможет договориться. И закопают меня где-нибудь около дороги.
И пробегающие мимо собаки будут ссать на мой памятник. А он будет забывать ездить на мою могилу. Точнее говоря, даже не будет вспоминать про нее. А ведь у меня, по большому счету, больше никого нет.
Никого не осталось… Муж умер, мама тоже… Никого…Опять захотелось плакать, и я быстро выпила свой виски. Ната тоже опрокинула свой стаканчик. Виски взбодрил.
— Петя у тебя желанный ребенок?
— Планированный, – после некоторой заминки ответила я.
— Много планированных, да мало желанных, – покачала головой Ната. – И это многое объясняет.
— А чего это Танькина девица у тебя рыдала сегодня? – сменила я тему.
— Ну, у нее же с моим Олегом роман, а он ее обижает. Жаловаться приходила.
— Да?! – искренне удивилась я. – Надо же какое совпадение! У твоего Олега роман с Танькиной Катькой, и вы с Татьяной оказались в одном пансионе!
— Чего же тут удивительного? Они тут и познакомились. Олег приезжал навещать меня, а Катя – Татьяну, – Ната посмотрела на меня как на несмышленыша.
— А, ну да, – сообразила я. – И давно это у них роман? Так вы с Танькой породниться надумали?
— Думаю, они расстанутся, – уверенно произнесла Ната. – Слишком уж они похожи. Людям, чтобы держаться вместе, надо быть разными. И сегодня я ее к такому исходу готовила…
Мы еще немного выпили и помолчали. Я прилегла и сама не заметила, как уснула.
:::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::::
С похмелья я чуть было не проспала завтрак. Хотя сегодня к утренней овсянке проснулся бы даже мертвый – пансион оглашали завывания. Я выскочила с помятой рожей в коридор и добежала до холла, где мы обычно завтракали, чтобы понять, кто орет.
В кресле, заламывая руки, сидела Аллочка Максимова и картинно убивалась.
— Что, кто-то наконец сказал ей, что ее романы – полное дерьмо? – успокоившись, спросила я у седой лесбиянки Нины, к которой все жители нашего пансиона испытывали смешанные чувства. Ни женщины, ни мужчины не хотели принимать ее в свою компанию, и потому она держалась особняком. Впрочем, кажется, ее это не особенно напрягало. Она давно ушла в себя и не думала возвращаться.
— Нет, — ответила Нина, выводя какие-то каракули на своем листке. – Рафаэль Оганесян умер.
— Не удивительно, – успокоилась я. – Старику уже было глубоко за 70.
— Но он был ее единственным мужем, – ответила Нина и посмотрела в сторону Леночки. Таким взглядом, как будто Леночка была единственной женой Нины и тоже собиралась помереть.
Все уже давно заметили, что наша лесби слишком уж интересуется бывшим медицинским работником Леночкой, особой демонстративно–правильной, что давало основания предполагать за нею бурную молодость и замысловатые грехи. Заметила атипичное Нинино внимание и сама Леночка и переживала по этому поводу много неловких моментов. Все с больным любопытством ждали, удастся ли Нине совратить всю такую правильную из себя Леночку к нездоровому сожительству.
Несмотря на то что никто не хотел тесно сближаться с Ниной, всех она занимала, и о ней много судачили. Она всюду ходила с пачкой бумаги, нарезанной на клочки размером с ладонь, и постоянно что-то на этих листках писала. Из левого кармана джинсов она доставала чистые листки, а в правый складывала исписанные. По утрам у нее топорщилось левое полужопие, а по вечерам – правое. Никто точно не знал, чем она занималась в «допансионной» жизни. Ходили слухи, что она была копирайтером в каком-то крутом рекламном агентстве и придумывала слоганы. Мол, оттуда у нее и осталась привычка писать коротко. Наши мужчины всё собирались как-нибудь проникнуть в комнату Нины, выкрасть у нее пачку этих листков и открыть, наконец, страшную тайну – что же она такое непрерывно пишет на своих огрызках?