Прежняя любовь

Я чувствую, как мои внутренности раздирают раскаяние и стыд. Либби мне доверяет, а я ей солгал, я ей практически изменил. Не телом, а сердцем. И я не знаю, как это исправить, потому что, если я во всем ей признаюсь (а это именно то, что я должен сделать), между нами все будет кончено.

Бутч снова начинает лаять. Ему явно не по душе то, как складывается прогулка, и сопровождающая ее беседа. Я смотрю на него и думаю о том, что его присутствие благотворно повлияет на Либби. Он может помочь ей снова стать такой, как прежде, преодолеть этот шаткий период и обрести себя. А став прежней, она, быть может, не возненавидит меня, узнав правду. Быть может, тогда она поймет меня лучше, чем если бы я все рассказал ей прямо сейчас.

— Мне кажется, я буду рад твоему обществу, Бутч, — говорю я ему.

Он не отвечает. Гораздо больше, чем мои слова, его интересует угольно-черный скотч-терьер, гарцующий по променаду навстречу нам. Я наблюдаю за Бутчем, наблюдающим за скотчем, и напоминаю себе, что у меня все еще остается шанс иметь детей. Просто я должен быть очень осторожен и постараться сохранить все в тайне. Я должен не допустить разглашения того, что на самом деле произошло после аварии.

Либби

— Ева, Ева! — кричит Джек. — Ева!

— Джек, — ласково говорю я, осторожно тряся его за плечо.

Он не реагирует. Он продолжает извиваться в постели. Его глаза плотно зажмурены, а лицо искажено так, будто во сне он агонизирует.

— Ева, нет!..

— Джек! — уже решительнее произношу я и трясу его сильнее.

Мне невыносимо больно видеть, как он страдает, как он поглощен чем-то ужасным и мучительным.

— Что? — отвечает он, внезапно распахнув глаза.

Его лицо и тело мгновенно расслабляются, и он садится в постели. Его грудь резко вздымается, а сердце, вне всяких сомнений, часто колотится.

— Что случилось?

— Я думаю, тебе приснился кошмарный сон, — поясняю я, садясь рядом.

Его глаза затуманиваются. Он пытается вспомнить, что ему снилось.

— Наверное, мне приснилась авария, — наконец отзывается он.

— Ты звал Еву, — говорю я.

Он реагирует так же, как и всегда, когда я произношу ее ими, Он сжимается, как будто я его обругала, как будто я произнесла какое-то недопустимое слово, тем самым смертельно его обидев. Я подозреваю, что, если бы я сказала «Адам и Ева», это его ничуть не задело бы. Он не в состоянии иметь дело с вызыванием ее духа, с метафизическим призывом, которым ему кажется ее имя.

— Правда? — рассеянно спрашивает он.

Его тело все еще скручено в узел оттого, что я снова произнесла запретное слово.

— Да, — говорю я, стараясь, чтобы это не прозвучало как обвинение. — Несколько раз.

Джек качает головой и плотно сжимает губы.

— Я не знаю, что это было. Я готов поклясться, что мне снилась авария.

Я обращаю внимание на то, что он до сих пор на меня не посмотрел. Но это может вообще ничего не означать. И это может означать все, что угодно. Я вспомнила, каких титанических усилий ему стоило держать себя в руках, когда госпожа Морган говорила о прошлом Евы. Иногда бывает очень трудно понять, что для него значимо, а что — нет. Поэтому чаще всего я даже не пытаюсь в этом разобраться.

— Ну что ж, — говорю я, — значит, так и было.

— Еще темно, — произносит Джек, глядя на ночь за окном.

— Да, — соглашаюсь я. — Мы легли всего час назад. — Мне еще не успел присниться мой кошмарный сон об аварии. Эту радость ночь приберегла на потом. — Тебе снились эти сны, когда я лежала в больнице? — спрашиваю я.

— Я не помню, — отвечает он.

— Хорошо.

Нет никакого смысла продолжать разговор, который грозит вылиться в «разговор о Еве». И никогда не было. Такие разговоры всегда заканчиваются совершенно одинаково: Джек замолкает, отстраняется и прячется в свою раковину, а я не знаю, на что решиться — тоже замолчать или продолжать попытки добраться до сути проблемы. Я снова забираюсь под одеяло и поворачиваюсь на бок — лицом к окну, спиной к Джеку.

Иногда, общаясь с ним, я вынуждена затаить дыхание. Причем эта необходимость является вопросом жизни и смерти. Хуже этой необходимости только то, что никогда не знаешь, когда уже можно выдохнуть. Вот и сейчас я не знаю, правильно поступлю или нет. Выдохнуть и принять на себя груз последствий или продолжать задерживать дыхание независимо от того, чем это мне грозит?

Иногда в присутствии Джека мне вообще страшно дышать, потому что это может убить наш брак.

— Спокойной ночи.

У меня ни на что не осталось сил. Я не могу подбирать слова, не могу вытягивать из него признания. Авария покалечила нас обоих. Она изломала наши души. А потом явилась госпожа Морган. Если душевные травмы Джека проявляются таким образом, то я не должна усугублять его боль и растерянность. Поэтому я не буду принуждать его к разговорам. Все, что я должна сделать, — это отдалиться и предоставить ему возможность самостоятельно решать свои проблемы.

— Я тебя люблю, — неожиданно шепчет он, обнимая меня и прижимаясь ко мне всем телом.

Он ласков и осторожен в своих попытках не причинить боль моему истерзанному телу.

— Я тоже тебя люблю, — потрясенная, отвечаю я.

Джек впервые ведет себя так после упоминания о Еве.

Он прижимается губами к моему затылку и снова шепчет слова любви, как будто пытаясь запечатлеть их на моей коже. Еще никогда после упоминания о Еве мы не были так близки. Обычно одного ее имени хватало, чтобы нас разбросало в стороны.

Февраль 2010

Я стояла в дверях гостиной и смотрела на черно-белое изображение Рекса Харрисона, беседующего с Маргарет Резерфорд. На экране телевизора шел старый фильм, но звук был выключен, как и свет в комнате. Молчаливый экран отбрасывал блики, танцующие по мебели и стенам темной гостиной.

Джек совершенно неподвижно сидел на диване спиной к двери. Он не мог не услышать моих шагов, но даже не шелохнулся. Я подошла к дивану, на котором он сидел, стиснув пальцами пульт дистанционного управления и неотрывно глядя на экран телевизора.

— Джек! — прошептала я, опускаясь на диван рядом с ним. — Уже середина ночи. Пойдем спать. Тебе рано вставать.

Внезапно яркий свет экрана осветил его лицо и стекающие по щекам слезы. Внутри у меня все похолодело. Мне показалось, что даже мое сердце перестало биться при виде того, что с ним происходит.

— Джек! С тобой все в порядке? Что случилось?

— Это была ее любимая пьеса Ноэля Кауэрда, — ломающимся голосом, едва сдерживая рыдания, произнес он.

Я обернулась к экрану. Мне тоже нравился «Неугомонный дух». Это талантливо написанная, остроумная и очень забавная история.

— Она считала ее лучшим произведением Кауэрда, — продолжил он дрожащим от напряжения, боли и сдерживаемых слез голосом. — Господи, мне ее так не хватает! Как же мне ее не хватает!

Впервые за все время он сказал что-то, имеющее отношение к личности Евы. Раньше я знала ее только как женщину, на которой он был женат. Впервые он заговорил о ее вкусах, что сделало ее для меня живым человеком.

— Ну конечно, милый, — произнесла я, протягивая руки, чтобы обнять его и проявлением своей любви и нежности помочь пережить мучительный момент.