Президент Линкольн: охотник на вампиров

Эйб вечно находился в поисках работы — он валил деревья, возил зерно, переправлял пассажиров на пароме через Огайо или поджидал пароходы на небольшой шлюпке, которую выстроил сам. [13]

В начале мая 1828 года, когда Эйб еще не успел оправиться от смерти сестры, ему наконец предложили работу, которая изменила всю его жизнь.

Джеймс Джентри владел одной из самых крупных и процветающих ферм неподалеку от Литл-Пиджин-Крик. Он знал Томаса Линкольна почти все десять лет, что семья жила здесь, — и разительно отличался от него. Неудивительно, что Эйб восхищался Джентри. А тому нравился высокий, работящий и скромный парень. Его собственный сын, Аллен, был на несколько лет старше Авраама, но не отличался таким усердием. Трудолюбивый фермер желал расширить свою торговлю (и увеличить прибыль), наладив продажу зерна и свиной грудинки вниз по Миссисипи, где сахара и хлопка было вдоволь, зато другие товары всегда пользовались спросом.

13

Эйба поражало, что многие пассажиры готовы были тратить по доллару с носа, чтобы их перевезли на расстояние порой не более тридцати футов. Как в прежние дни, когда они жили в Кентукки рядом со Старой камберлендской дорогой, он с удовольствием встречал путешественников и слушал их истории, которые впоследствии неоднократно пересказывал в течение жизни.

Мистер Джентри спросил, не хочу ли я помочь Аллену построить плоскодонную баржу и провести ее с товарами вниз по реке с остановками в штате Миссисипи и далее к югу, чтобы продавать зерно, свинину и прочий товар. За это он обещал платить мне восемь долларов в месяц и обратный билет на пароход от Нового Орлеана.

Скорее всего, Эйб согласился бы работать даже бесплатно. Ему представилась возможность сбежать из дома. Шанс пережить приключение.

Он пустил в дело топор (и, справедливости ради надо отметить, знания, полученные от отца) и выстроил крепкую сорокафутовую плоскодонку из дуба. Он обстругивал доски и прикреплял их к каркасу деревянными колышками. Посреди палубы он возвел жилое помещение с высоким потолком, где мог выпрямиться, не опасаясь удариться головой. Внутри находились две кровати, небольшая печка и фонарь. Имелись и четыре окошка, которые «в случае нападения» можно было закрыть. Эйб залил все швы варом и приладил рулевое весло.

Рискуя показаться хвастуном, все же скажу, что баржа мне удалась, учитывая, что раньше я их никогда не строил. Даже груженная десятью тоннами товаров, она просела менее чем на два фута.

Двадцать третьего мая Аллен с Эйбом отправились на груженой плоскодонке. Им предстояло более тысячи миль пути. Эйб впервые забирался так далеко на юг.

Мы боролись с ветрами и течениями, неусыпно следили за рекой впереди. Нам часто приходилось очищать скромное судно от грязи или веток после того, как мы приставали к берегу. Мы набивали желудок зерном и грудинкой из нашего груза, а одежду, если грязнилась до неприличия, стирали в вездесущей Миссисипи. Наш путь продолжался несколько недель. Иногда за день нам удавалось преодолеть шестьдесят миль, а иногда тридцать или даже меньше.

Молодые люди восторженно кричали, когда мимо случалось проходить пароходу. Чудесные, сверкающие гиганты с шумом и плеском пробирались против течения. Восторг зарождался, едва впереди показывался далекий дым, и достигал апогея, когда баржа приближалась к пароходу и проплывала мимо: Эйб с Алленом выкрикивали приветствия, махали пассажирам, команде и стюардам.

Шум двигателей и бурлящей воды. Из одних труб вырывается черный дым, из других — белый пар. Этот корабль может доставить пассажира из Нового Орлеана в Луисвилль менее чем за двадцать пять дней. Есть ли границы человеческой изобретательности?

Успокоившись, молодые люди в молчании проплывали следующие несколько миль.

С тех пор мне нечасто доводилось наслаждаться таким покоем. Мне казалось, что на всем свете есть только мы одни. Вся природа была к нашим услугам. Я задался вопросом, почему создатель, сотворивший такую красоту, населил ее злом. И горем. Почему же Он не смог не запятнать ее? Я все еще не нашел ответа.

Когда солнце скрывалось за горизонтом, Аллен с Эйбом принимались искать подходящее место для ночевки, лучше всего, конечно, какой-нибудь город. Однажды вечером, пройдя мимо Батон-Руж, Линкольн с Джентри пристали к плантации Дюшесн и привязали баржу веревкой к дереву. Как у них было уже заведено, молодые люди приготовили ужин, проверили веревки и удалились в укрытие. Там они обычно читали или беседовали, пока глаза не начинали слипаться, а потом задували фонарь и в полной темноте погружались в сон.

Посреди ночи я внезапно проснулся и нашарил дубинку, которую держал рядом с кроватью. Вскочив на ноги, я разглядел в дверном проеме две человеческие фигуры. Без лишней скромности замечу, что непрошеные гости были удивлены моим ростом, а еще больше — свирепостью, с которой я набросился на них и принялся лупить по головам. Я выгнал их на палубу (при этом сам стукнувшись головой о балку), где смог разглядеть их при свете полной луны. Это оказались негры, общим числом семь человек. Остальные пятеро деловито отвязывали веревку, которая удерживала наше судно у берега.

«Пошли прочь, черти! — заорал я. — Пока я вам мозги не повышибал!»

Я хватил одного по ребрам, чтобы показать серьезность своих намерений, и замахнулся дубинкой, чтобы огреть второго. В этом не было необходимости.

Негры уже бежали. Я успел заметить на ногах у одного сломанные железные колодки и сразу все понял. К нам залезли не просто воры. Это были рабы. Скорее всего, сбежали с этой самой плантации и хотели сбить собак со следа, уплыв на нашей лодке.

Джентри проснулся от шума и помог Эйбу загнать остальных рабов в лес. Удостоверившись, что в ближайшее время те не вернутся, молодые люди отвязали баржу и рискнули отправиться дальше по Миссисипи в темноте.

Мы отчалили от берега. Аллен пошел на нос с фонарем и, прищурившись, смотрел в ночь. Я правил веслом, встав на крышу нашего домика, и старался вести баржу ровно посередине реки. Не удержавшись, я бросил взгляд назад, на берег, и увидел белеющую фигуру: кто-то бежал от плантации к воде. А вот и первый надсмотрщик хватился рабов. Но маленький белый силуэт не остановился у воды. Он перепрыгнул на противоположный берег длинным, невозможным прыжком. Рабы бежали не от людей или собак.

Они спасались от вампира.

Какое-то мгновение я раздумывал, не стоит ли повернуть к болотистому берегу, достать сверток из-под кровати и броситься в погоню. Не скажу точно, что случилось: счел ли я попытку безнадежной или жертвы — не заслуживающими внимания. Скажу только, что мы не остановились. Аллен (которому и в голову не приходило, насколько близок он был к верной гибели) изрыгал цветистую брань, какой мне раньше не приходилось слышать. Большую часть слов я и вовсе не понимал. Он ругал себя за то, что не взял мушкет. Призывал проклятия на головы «кровожадных сукиных детей». Я молчал и сосредоточенно правил, стараясь плыть точно посередине. У меня не получалось возненавидеть напавших на нас рабов. Я осознавал, что они всего-навсего пытались спасти свою жизнь, а для этого им понадобилось отнять мою. Аллен не умолкал. Теперь он выкрикивал что-то про «черных негодяев» или вроде того.

«Не меряй всех одной мерой», — сказал я.

II

Аллен с Эйбом добрались до Нового Орлеана в полдень двадцатого июня. Они прошли через узкие излучины Миссисипи и достигли самого ее центра, где рассчитывали продать оставшийся товар (и баржу на строительные материалы) у многочисленных людных причалов. Город встретил их легким дождем, принесшим облегчение после удушливой жары, которая преследовала молодых людей большую часть путешествия.

Сначала нашим глазам предстала северная часть города — обширная и оживленная. Фермы сменились домами. Дома — улицами. Улицы — двухэтажными кирпичными строениями с железными перилами на балконах. Как много кораблей! И пароходов! Сотни плоскодонок пытаются урвать кусочек великой реки.

Новый Орлеан, город с сорокатысячным населением, служил воротами в мир для американского Юга. У его причалов можно было повстречать моряков из любого уголка Европы и Южной Америки, а порой даже с Востока.

Мы жаждали поскорее избавиться от груза. Не могли дождаться, когда можно будет исследовать город безграничных чудес. Я пребывал в нетерпении, ведь мне в жизни не доводилось видеть сборища людей, у которых с языка слетали французские и испанские слова. Женщины разгуливали в модных нарядах, а джентльмены щеголяли костюмами отменного качества. Улицы заполонили лошади и повозки; торговцы предлагали любые товары, какие можно было себе вообразить. Мы прогуливались по улице Шартр, любовались базиликой Св. Людовика на площади Джексон-сквер, названной в честь нашего президента, героически защищавшего город. Люди с помощью мулов копали траншеи для газовых труб. Кто-то из рабочих пел о том, что когда месяцы труда подойдут к концу, город «воссияет, как алмаз в ночи, не оставив места для факела или свечи».

Эйба поразил оживленный город и его обитатели, зачаровала окружающая древность.

Я воображал, будто перенесся в Европу, в те места, о которых так часто читал. Здесь впервые в жизни моим глазам предстали дома, увитые плющом. Ученые мужи. Архитектура и искусство. Просторные библиотеки, куда ходили усердные студенты и сведущие знатоки. Здесь было все, чего никогда не оценил бы мой отец.

Пансион Мари Лаво на улице Сен-Клод вряд ли можно было отнести к самым впечатляющим строениям в испанском стиле, но двум торговцам из Индианы, желавшим найти себе жилище на неделю, он пришелся как нельзя кстати.

Неподалеку от пансиона мисс Лаво находился салун, где каждый желающий мог пропустить стаканчик рома, вина или виски. Нам вскружили голову деньги, вырученные с продажи баржи, и волнение от того, что мы впервые попали в большой город. Честно признаюсь, мы чересчур легко поддались искушениям (чересчур — даже для неоперившихся юнцов). Салун наводнили моряки со всех концов света. Люди, добравшиеся сюда на плоскодонках по Миссисипи, Огайо и Сангамону. Каждые несколько минут вспыхивала перебранка. Странно, что ссоры не случались еще чаще.