Президент Московии: Невероятная история в четырех частях

Визит Сучина– Карагандинского сбил его с толку. Формально Ксаверий Христофорович подчинялся непосредственно Президенту. Караганда же пребывал в должности Главного куратора энергетического блока Совмина и первого зама премьера по оборонке. Совмин давно превратился в богадельню для отставников, реально всё решалось в Администрации, в Канцелярии о. Фиофилакта и в конторе Ксаверия Христофоровича. Однако шеф тайной и явной полиции прекрасно знал, что реальный политический вес никак не связан с занимаемой должностью. Духовник президента никакой должности не занимает, однако… Сучин же был повязан с Лидером Наций, и Ксаверий Христофорович прекрасно знал все нюансы этой неразрывной связи. Помимо общей петли Сучин был нужен и Президенту, и о. Фиофилакту, и самой властной системе в качестве противовеса Хорькову и его команде. Но князь Энгельгардт не любил Сучу– Караганду.

Игорь Петрович был жлоб. Его антагонист – замглавы Администрации – хач, а этот – жлоб. Хрен редьки не слаще. Однако Хорек был образован, имел определенный (хотя и весьма сомнительный) шарм, говорил вкрадчиво и грамотно, пописывал романчики и пьески – хреноватые, – но пописывал. Сучин-Карагандинский как был переводчиком на Цейлоне, так им и остался. Переводить допросы плененных боевиков «тигров освобождения» с тамильского на русский дело нехитрое, коль скоро выдрочил этот птичий язык на Восточном факультете в Ленинграде. Так как допросы посланец «старшего брата» переводил в специфических условиях Демократической Социалистической Республики Шри-Ланка, то и к крови привык, и к крикам пытаемых пристрастился, и к повадкам немецких, американских и китайских коллег по контрразведке присмотрелся. Посему так рвался занять место, достойно занимаемое Ксаверием Христофоровичем. И это была ещё одна причина его специфического отношения к Игорю Петровичу. Сучин чувствовал плохо скрываемое раздражение и презрительно брезгливое отстранение всесильного шефа силовых структур к нему – герою «Карагандинского дела», но всё же обратился – не просто обратился, а приехал в неурочное время без предупреждения, такого никогда не бывало, и это заставляло задуматься и попытаться заново оценить ситуацию.

Князь Энгельгардт давно прослеживал мышиную возню, возникшую и поначалу тихо шуршавшую на Урале, а затем постепенно и неумолимо заполонявшую информационное пространство Московии. Он, как никто другой, понимал силу воздействия и СМИ, и, особенно, Сети на сознание вверенного его заботам населения. В то же время именно он и только он знал (и ещё несколько узких специалистов, участь которых в силу их знания была предопределена) то, что не знал никто, даже Президент, да что Президент – никто, даже духовник президента, у которого служба безопасности и разведки была поставлена, увы, не хуже, чем у Ксаверия Христофоровича, или советник по национальной безопасности, имевший свою контрразведку, сеть тайных агентов и осведомителей. А знал князь, что «Система информации и воздействия» – СИВ – практически не работает, результаты же, ею выдаваемые, есть плод творчества узких специалистов, участь которых была предрешена в тот момент, как только они подписали секретный протокол-соглашение и приступили к своей сверхвысокооплачиваемой работе. Все эти чипы, которыми так гордился высший слой госаппарата и Администрации – задумка самого Хорькова, в мощь воздействия и контроля которых уверовал Сам и его ближайшее окружение, практически представляли груду дорогостоящего металла, засаженного в тела вверенного заботам Энгельгардта народонаселения. Так что эта бодяга с Евдокушиным протеже, заквашенная, видимо, в Лондоне – больше негде, но выпеченная в Нижнем Схороне, была чревата… Однако шеф всесильных ведомств, прекрасно всё понимая и досконально зная, бездействовал, и это бездействие камуфлировалось якобы недостаточной информацией, ничтожностью затейки, смехотворностью самой фигурки этого опереточного «мистера X».

Приученный к системному и доскональному самоанализу Ксаверий Христофорович ясно осознавал, что эта нерешительность, замедленность реакций, что было крайне нехарактерно для него, эта отстраненность в подходе и к конкретной проблеме «кандидата в…» и, в целом, к уготованной судьбе института президентства в Московии, – всё это есть результат катастрофичной судьбоносности данного момента в истории его Отчизны, момента, когда ложный вывод, сомнительное его телодвижение и, естественно, его аппарата, пронизавшего своими щупальцами все слои общества, некорректная постановка вопроса или скороспелое – с опережением на полсекунды, не более – принятие решения есть даже не преступление, перечеркивающее всю его долгую добропорядочную и эффективную жизнь, а есть прекращение самой жизни, уход в позорное небытие. «Направо пойдешь – коня потеряешь, налево пойдешь – голову сложишь»… как там дальше?..

Пресечь всю эту херню для Ксаверия Христофоровича было как два пальца… Почему, кстати, именно два пальца, а не три? Особенно на начальном этапе. Бабулю – в психушку, диагноз поставили бы ещё в машине неотложки; из домов «душевно ущербных» или «умственно удрученных» возврата нет. Этой дуре «Таракановой» подсунуть спецагента – красавца-любовника или, напоив до беспамятства, отдать башкирам-криминалам – маму родную забыла бы, если б выжила. Сквозняку – наркоту подкинуть, и нет Сквозняка, как просквозило. Да и рты заткнуть на ТВ – дело привычное. Рука набита, все шестеренки этого механизма смазаны. Но не нажал нужную кнопочку Энгельгардт… И не нажмет. Направо пойдешь…

Направо пойдешь – Президента потеряешь. А значит, и честь. Налево пойдешь… Всё едино: и честь потеряешь, и Отчизну предашь, и перечеркнешь всю свою предыдущую жизнь, свои выстраданные идеалы и принципы. А прямо пойдешь?

Нельзя сказать, что Энгельгардт любил своего Президента. Президента никто не любил, даже его дети – опасались, стеснялись, но не любили; это было князю доподлинно известно. Жена не просто боялась, а панически, до колик, какая там любовь при коликах. Только сенбернар Лёка и, возможно, Даниловна – девяностолетняя глуховатая нянька детей и внуков Отца Наций, доживавшая под охраной, но на спец-обеспечении свой век «у Стены» на берегу Селигера в специально построенной для неё бревенчатой избе, – испытывали искренние теплые чувства к своему хозяину. Соответственно и Президент никого никогда не любил, не мог полюбить при всем желании, а с наступлением эпохи его бессменного президентства и желание пропало. Только при виде Лёки что-то согревало его, и мгновенно распускались стальные нити, намертво сцеплявшие его чувства и сознание, да и Даниловну он вспоминал с ласковой ностальгией. Ксаверий Христофорович чувствовал благоволение к нему со стороны Лидера Московии, и это благоволение наполняло отношение князя к своему главнокомандующему тем теплом, которое отсутствовало в любых других его личностно-служебных связях и которое было явно необходимо и ему – Энгельгардту, и его Президенту. Благоволение сие, естественно, было отлично организовано Ксаверием Христофоровичем по старинным рецептам, апробированным ещё при Лаврентии Павловиче. Однако князь Энгельгардт внес толику изысканной фантазии, которой чуть подтопил ледяное сердце Несгибаемого Президента. Просто прикрыть своим телом Отца Наций от холостых выстрелов при очередном покушении – невелика заслуга. Да и Президент, хоть и не был семи пядей во лбу, но эти нехитрые приемы прочухал бы в момент – в «401-й школе» и, особенно, в Андроповском институте такие задачки даже троечники щелкали, как орешки; он не раз пользовался в своей допрезидентской практике этими трехходовками. Нет, Ксаверий Христофорович играл в открытую. И бомбу в Президента метнули, и прикрыл он Гаранта своим тренированным стройным гибким телом, и охрана пальбу устроила нешуточную: двух подслеповатых старух на месте положили, как Фаньку Каплан, детскую коляску и пару машин с ездоками очередью прошили. Но в пакете не бомба оказалась, а полиэтиленовый мешочек с говном. Да, да – с настоящим человечьим вонючим говном. Президент поначалу испугался, Энгельгардт это почувствовал своим телом, слухом, обонянием, как чувствует мать ужас дитяти, пытающегося выпростать своё тельце; впрочем, кто тут не испугается, когда на тебя неожиданно что-то летит, потом на тебя наваливается чья-то масса, кругом пальба, крики, стоны, сирена… Однако Президент умел брать себя в руки – не сразу, у него была замедленная реакция, но убедительно. Пролежав под Генеральным комиссаром с полминуты и дождавшись напряженной тишины, он спокойным жестом руки сделал попытку отстранить от себя своего спасителя – Христофорович молниеносно спрыгнул с Нацлидера, – поднялся на ноги так, чтобы его было хорошо видно, собрался сказать нечто историческое, но тут-то почувствовал запах. Он сделал чуть заметное машинальное движение рук по направлению к нижней части тела, но увидел Энгельгардта и понял…

Конечно, Ксаверий Христофорович рисковал. Одно дело получить в подарок бомбу – привет от «Вашингтонского обкома», мировой закулисы, пидорастов-либерастов, маргиналов и подручных Сидельца, наворовавших свои миллиарды. Опасно – может, не дай Бог, взорваться, но не позорно, а совсем даже наоборот, и, опять-таки, большие политические дивиденды на такой бомбе можно накрутить – Президент это умел делать. Мешок с дерьмом же… Но шеф силовиков знал свое дело, знал Президента, да и интуиция никогда его не подводила. Получилось, как в старинном анекдоте: Лидер – весь в белом, – Президент в тот день был в белом кителе, а Ксаверий же – понятное дело…

Прошло не более минуты, и… Президент расхохотался: искренне, заливисто, прихлопывая по бокам и приседая: так смеются люди, пережившие смертельный ужас, обернувшийся шуткой, то есть люди, от радости потерявшие контроль над собой, – плюс сам вид Генерального комиссара государственного порядка, одно имя которого приводило всех без исключения жителей Московии в оцепенение и предынфарктное состояние, с небутафорскими фекалиями, свисавшими с ушей – это было потрясающе! Плюс до Нацлидера стала доходить оригинальность затейки своего Телоспасителя, её остроумие в духе самого Гаранта – стало быть, Энгельгардт не поленился изучить его – Президента – вкусы, пристрастия, проникнуться ими, и устроить такой спектакль, не убоявшись и не устыдившись явить себя народу в говне для того, чтобы своего благодетеля выставить в светлом сиянии.

С того дня и наладилась эта дивная невидимая, но прочная человеческая связь между Главнокомандующим и его генералом. Через несколько дней после покушения, вошедшего в историю под названием «фекальное», слушая очередной доклад Энгельгардта о состоянии московитского общественного здоровья, ужесточении режима содержания Сидельца и происках грузинских спецслужб, Лидер вдруг пересел с привычного стула у приставного стола на кожаное кресло у панельной стены, пригласив занять соседнее своему собеседнику, вынул из внутреннего кармана пиджака жестяную баночку с монпансье, открыл её, протянул Генеральному комиссару:

– Не желаете, Ксаверий Христофорович?

– Благодарствую, господин Президент, не откажусь.

– Слушайте, да называйте вы меня по отчеству, что нам эти регалии! – Энгельдардт чуть не подавился конфеткой.

– Сочту за честь…

– У меня есть одна личная просьба к вам, князь, – Нац-лидер так его никогда не величал, ибо был подчеркнуто привержен тому стилю отношений и обращений, которые выработал на протяжении десятилетий: органичному синтезу популистско-демократического и военно-бюрократического сленга, обильно окрашенного полублатной лексикой, чем отличался не только стиль его речи, но и мышления, действий, государственной политики.

– У меня есть одна личная просьба к вам, князь, – повторил он, подчеркнув слово «князь». – Меня волнует окружение моего сына… – и Президент назвал подлинное имя своего сына, Энгельдардт незаметно, но сильно ущипнул себя в области тазобедренного сустава, лицо его не дрогнуло, хотя внутри всё сжалось. – До меня доходит информация – впрочем, и до вас, не сомневаюсь, тоже, что он явно настроен против меня. Не иначе, как его кто-то настраивает. Кто?

– Господин… – Энгельгардт запнулся и произнес имя-отчество собеседника. – У меня внедрено три человека…