Презумпция невиновности

— У нас решили пооригинальничать, — улыбнулся Зубарев, и тут же опять на его лице появилась озабоченность. Спросил: — Вы к нам, товарищ полковник, в связи с этим трагическим случаем? — Я молча кивнул. — Разбираемся. Расследование проводят прокуратура и инспекция по личному составу. — Вздохнул: — Пятно, большое, несмываемое пятно легло не только на отдел, но и на весь район...

— Николай Николаевич, — прервал я его нудные и, как мне показалось, неискренние причитания. — Как Валентин Благовещенский жил тут, работал?

Майор Зубарев пожал плечами, развел руками, ответил:

— Мало я могу что сказать о нем. Сам тут без году неделя. До назначения сюда был замом в соседнем райотделе. Людей хорошо изучить не успел. Майора Благовещенского ценил за трудолюбие и безотказность в работе, знание оперативной обстановки, умение ориентироваться в ней. Талантливый розыскник. Как человека знал его хуже. О своей личной жизни разговоров он избегал. Заходил ко мне только для решения служебных вопросов. Да и последние четыре месяца он чувствовал себя пассажиром, нервничал, был вспыльчивым, раздражительным...

— Почему именно пассажиром? — не понял я.

— Это я образно сказал, — губы Зубарева тронула улыбка и тут же погасла. — Дело в том, что уже давно шла речь о переводе Благовещенского в аппарат УВД. Здесь по должности у него потолок майора, и в этом звании он ходил уже два срока. В УВД, конечно, были вакансии в других службах, но он хотел только в розыск. И вот в декабре освободилась должность начальника отделения в ОУР, предложили ее Благовещенскому. Но тут произошло это нашумевшее убийство Голубева. Благовещенский стал на защиту убийцы, начал писать жалобы. А это не понравилось районному начальству...

— Кому именно не понравилось? — уточняюще спросил я.

— Райкому, райисполкому...

— Если можно, еще конкретнее, пожалуйста.

Зубарев замялся, начал бесцельно перекладывать на столе бумаги, избегая моего взгляда. Я молча ждал ответа. Неприятная для начальника отдела пауза затягивалась. Он, надо полагать, чувствовал себя неловко. Потирая пальцами виски, смотрел на висевшую на стене карту района. Молчание становилось бестактным. — Первый секретарь им был недоволен, — наконец буркнул Зубарев и облегченно вздохнул.

— Поэтому и не дали согласия на перевод?

— Да. Мне было приказано подготовить соответствующую аттестацию на майора Благовещенского, — опять вздохнул Зубарев и тут же, решительно посмотрев мне в глаза, раздраженно добавил: — А что я мог сделать?

— Могли бы, Николай Николаевич, — жестко ответил я. — Но не захотели портить отношения с начальством. Своя рубашка, дескать, ближе к телу. А ведь, знаю наверняка, Валентин был прав в истории с Ивановским. И вы это тоже знаете!

— Знаю, — покаянно отозвался Зубарев. — Но сейчас уже ничего не поправишь...

— А в то, что Валентин получил взятку, верите?

— Сомневаюсь.

Я видел, что разговор страшно неприятен начальнику отдела, но мне нужно было получить у него соответствующую информацию.

— Накануне самоубийства Валентина вызывал прокурор?

— Да. Утром в тот же день, — помедлив, добавил: — Клименков перед этим позвонил мне, сообщил, что предъявляет Благовещенскому обвинение в получении взятки и принял решение о его аресте. Я воспротивился...

— В день самоубийства вы здесь, у себя на работе, были?

— Да, здесь.

Зазвонил телефон. Зубарев снял трубку, молча выслушал звонившего, сказал:

— Чуть попозже. Ничего, подождет... Минут через десять...

Положил трубку, привычно потер виски, начал неторопливо рассказывать:

— В тот день я в половине второго вернулся из райисполкома. Дежурный доложил о чэпэ, сказал, что вызвал врача, прокурора и судмедэксперта. Я взбежал на второй этаж. В кабинете Благовещенского находились врач и помощник дежурного. Благовещенский лежал в кресле за столом. Сейф был открыт, на столе в беспорядке лежали бумаги. Вскоре приехали прокурор, судмедэксперт, начали осмотр.

— Что с места происшествия было изъято?

— Насколько помню, ничего. Но бумаги осматривались прокурором.

— Записки не было?

— Нет. Впрочем, я до конца осмотра не присутствовал: к трем нужно было в райком.

— Ключи от кабинета, сейфа и стола кому после этого передали?

— Их забрал прокурор. Сейф и дверь кабинета опечатали.

Я встал. С майором Зубаревым все ясно. Он из той категории руководителей, чье мнение всегда совпадает с мнением начальства. Большинство из них в общем-то неплохие люди — доступные, отзывчивые, благожелательные, но только до определенного предела — пока их спокойствию и благополучию ничто не угрожает. Они никогда не берут на свою ответственность решение сложных вопросов, а уж если и вынуждены делать это, то не раз проконсультируются с начальством, заручатся его поддержкой на всякий пожарный случай. Образно сказал о таких людях Эмиль Кроткий: «Ничего не брал на свою ответственность. Если утверждал, что земля вращается, добавлял: по словам Коперника».

Зубарев проводил меня до двери. Там придержал за рукав, отводя глаза, попросил:

— Товарищ полковник, хотелось бы, чтобы наш разговор не вышел за порог этого кабинета. Мне ведь работать с Белокопытовым. Трех моих предшественников он уже слопал...

С неприятным осадком в душе я закрыл дверь кабинета начальника райотдела внутренних дел.

3

Атрощенко, повертев в руках мое удостоверение, позвал из кухни жену:

— Иди, мать, посмотри на живого милицейского полковника. Ведь, поди, не видела, пока живем тут. — И уже мне: — Не обижайтесь, но и в самом деле не доводилось встречаться с полковниками вашей службы. Из местных начальников милиции, которые тут меняются чуть ли не ежегодно, только Горзов в подполковничьем звании был, остальные все больше капитаны, реже — майоры...

Марья Васильевна, с которой полчаса назад я познакомился, разговаривал в ожидании мужа, не спеша вынесла из кухни свое дородное тело, прижимая к пухлой груди поднос с чашками чая и бутербродами. Разгрузила поднос на стол и только тогда неторопливо, певучим голосом ответила:

— А мы с Игорем Ивановичем, пока ты шатался неизвестно где, успели наговориться. — Расставила на столе чашки, разложила бутерброды, пригласила: — Присаживайтесь, мужики, чаевничать будем. А Горзова хорошо помню. Неплохой человек был. Помнишь, Петро, как его Иван-цыган прозывал?

Прыснула в ладошку, и грудь ее заколыхалась от смеха. Захохотал и Петр Ильич. Отсмеявшись, вернул мне удостоверение, смахнул ладонью выступившие на глазах слезы, пояснил:

— Иван Зубко в пригородном колхозе кузнецом работал. Золотые руки были у мужика! Только с начальством не ладил. Горзова упорно называл «товарищ половина полковника», председателя колхоза величал не иначе, как «вашбродь». Доставалось от него и другим руководителям. Как-то Иван в очередной раз поцапался с председателем колхоза, да еще и послал его в одно место. А тот давно зуб на него точил. С помощью своих подпевал-архаровцев затолкал Ивана в машину и привез к своему приятелю-судье, дескать, ввали ему, Павел Савельевич, на всю катушку за мелкое хулиганство. Тот даже обрадовался: «Да мне и самому этот цыган до чертиков надоел! Пятнадцать суток гарантирую!» Председатель — назад: «Да ты что, Павел Савельевич, посевная на носу! Куда мне без кузнеца! Дай ему штраф...» На том и порешили. Судья объявил Ивану постановление. Тот возмутился: «За что, гражданин судья, пятьдесят рублей? Я же дурака назвал дураком. А если бы я его умным назвал, что бы мне было?» — «Ничего». Но Иван не был бы Иваном, чтобы и тут не отпустить шпильку. «Ох, и умный же ты, гражданин судья!» — покачал головой и вышел из кабинета...