Презумпция невиновности

— Я никогда не распахивал, и ты это знаешь! Бригадир именно тебя послал распахивать!

— Мало ли что, — ухмыльнулся Иван. — Может, у меня нога заболела...

Вальке бы повернуться и уйти с поля либо доложить об инциденте бригадиру. Но он всегда отличался добросовестностью. Поэтому, поартачившись, взялся за ручки распашки. Но она то глубоко зарывалась в землю, то выскакивала наверх, подрезая картофельную ботву, то виляла в стороны, выворачивая картофельные корни с мелкой завязью клубней.

И пока Валька научился относительно сносно владеть этим простейшим орудием земледельца, испортил порядочный участок картофельного поля, за что Иван Тимофеевич, кроме возмещения колхозу материального ущерба, вынужден был заплатить еще и приличный штраф. А Иван со своей неизменной ухмылкой на лице звонил потом по селу:

— Зато я научил его распахивать!

Я часто задумывался вот над чем. Иван и Валька жили в почти одинаковых условиях: родились и росли в одном селе, играли в одни игры, ходили в одну школу, читали одни книги, а вот людьми стали разными. Почему? Где и когда впервые появилась эта разность? Может, еще в то время, когда Валька жестоко избил Ивана за то, что тот с группой мальчишек организовал на околице «футбольный матч», а мячом служил визжавший и скуливший от боли щенок?..

Или чуть позже, уже классе в седьмом, когда Иван при вступлении Вальки в комсомол припомнил ему историю со сталинским портретом и настаивал на том, что по своим моральным и политическим качествам Валька недостоин носить высокое звание комсомольца. Когда же комсомольское собрание после долгих дебатов все же приняло Вальку в комсомол, Иван написал заявление в райком, и там постановление собрания не утвердили. В комсомол Вальку приняли чуть позже.

Автобус стремительно летел по пустынному в эти ночные часы шоссе мимо темных полей и перелесков. Ровно гудел мотор, шуршали по асфальту скаты, и я незаметно под убаюкивающее покачивание автобуса уснул — сказывалось напряжение последних суток.

Проснулся, когда автобус стоял на какой-то станции, и с изумлением увидел сидевшего через проход от меня майора Борина.

— Сергей Иванович, а вы как здесь оказались? — не скрывал я своего удивления.

— Да вот решил подъехать на службу, — уклончиво ответил Борин. — В связи с этой проверкой возникла срочная необходимость посмотреть кое-какие материалы в УВД и облпрокуратуре...

Автобус тронулся, вырулил на магистраль и сразу же набрал скорость. Борин пересел ко мне, тихо сказал:

— Обратите внимание на двух мужчин на заднем сиденье.

В стеклах кабины водителя отражался весь салон и хорошо были видны эти двое в темных плащах. Один, опустив на грудь голову, дремал, второй прислонился лбом к стеклу, смотрел на громадину какого-то завода с правой стороны, за густой цепочкой придорожных елок. Хорошо рассмотреть незнакомцев я не успел — водитель выключил в салоне свет.

— И кто же эти люди? — поинтересовался я у Борина.

— Ваш «хвост». Если я, конечно, не ошибся. Но то, что этот «хвост» есть, сомнений не возникает.

— Вот как! С чего вы взяли? — удивленно посмотрел я на своего соседа.

— Час назад, когда я был в дежурной части, позвонила какая-то женщина и сообщила буквально следующее: «Жизнь полковника Синичкина в опасности. Он поехал к прокурору области, это стало известно местной мафии, и не исключено, что она пустит за ним своих людей...» Я прихватил с собой оперуполномоченного Гаврилюка, и на машине мы догнали автобус. — Борин вытер платком лицо, со злостью сказал: — Зашевелились, гады! Видать, наступили вы им на больную мозоль. Чем-либо, если, конечно, это не секрет, уже располагаете?

— Не секрет, но пока нужно кое-что уточнить, перепроверить. Кстати, если уж едем вместе, то давайте сходим к прокурору области вдвоем.

— Я в вашем распоряжении, товарищ полковник, — кивнул Борин и спросил: — А что будем делать с этими типами?

— Ничего. Пусть себе едут. Только, думаю, зря вы всполошились. Не столь уж все серьезно, как вам показалось.

— Еще древние римляне утверждали, — улыбнулся Сергей Иванович, — что никакая осторожность не бывает излишней.

— То есть береженого и бог бережет, как любил говаривать один из моих начальников, и прежде чем принять какое-то решение, звонил руководству, в прокуратуру, в райком партии, райисполком — в зависимости от ведомственного уклона принимаемого решения, советовался, консультировался, заручался поддержкой. И все-таки был снят с должности именно за принятие необоснованных решений...

Кто же звонил в дежурную часть? Марина? Только она одна знала о моей поездке. Но откуда об этом стало известно моим противникам? Опять Марина? Ради чего она ведет такую игру?

Ответов на эти вопросы у меня не было. И настроение испортилось окончательно.

День третий

1

Сержант внутренней службы пропустил в следственную комнату невысокого, коренастого парня и осторожно закрыл за собою дверь.

— Садитесь, Ивановский, — кивнул я.

Парень хмуро посмотрел на меня из-под выступавших вперед бровных дуг, сел на стул. Некоторое время мы молча рассматривали друг друга. У Ивановского было смуглое квадратное лицо с низким лбом, крючковатым носом и выступающей вперед нижней челюстью.

«Типичный портрет грабителя-рецидивиста, — мысленно усмехнулся я. — Именно таким его и рисовал Ломброзо. Правда, там еще говорилось о толстых пальцах с обгрызенными ногтями. Но пальцы у Ивановского тонкие, женские...»

Он, видно, что-то прочитал на моем лице, нахмурился и отвел глаза. Молчание затягивалось. Я негромко сказал:

— Вот что, Сергей, мне необходимо поговорить о вашем деле. Я полковник милиции Синичкин.

Он скривился, как от зубной боли, с натугой ответил:

— Может, уже хватит терзать меня, товарищ... извините, гражданин полковник, а? Я признался в убийстве с целью ограбления. Прошел через суд, получил пять лет на размышление, почему дошел до жизни такой. Могли дать и больше, поэтому не стал даже кассационную жалобу подавать в коллегию по уголовным делам областного суда, да и сыт я по горло вашей юриспруденцией! Приговор вступил в законную силу. Жду с нетерпением отправки в колонию.

Да, эти месяцы не прошли для него даром. Мысли излагает как заправский юрист. Но все-таки его не сломали. Иначе откуда такое чувство собственного достоинства, напористость. Люди, покорившиеся обстоятельствам, ведут себя иначе.

— Не надо ершиться, Сергей. Я ведь вам только добра желаю.

— Все мне этого добра желали, — осклабился он. — И прокурор, и следователь, и судья. Потому и оказался тут...

— Значит, вину вы свою все же не признали...

— Какое это имеет сейчас значение? — вскинулся он. — Суд сказал свое веское слово. Так что поздно сейчас размахивать руками, мне уже ничто не поможет!