Презумпция невиновности

Да-а, ничего нового. Я задал последний вопрос:

— Данута Ивановна, вы уже осмотрели квартиру после своего приезда. Скажите, что из вещей и ценностей пропало?

— Из шкафа пропало триста рублей. Они лежали на средней полке, под бельем. Остальное все на месте.

О деньгах она сообщила вскользь, равнодушно, как о чем-то второстепенном, несущественном по сравнению с тем, что она потеряла. И я понял ее, хотя где-то в голове слабым всплеском шевельнулась мысль: а нет ли связи между отъездом на курорт Дануты Ивановны и убийством ее мужа? Но я сразу же отогнал эту мысль: сидевшая передо мной женщина, будь она причастна к преступлению, не сумела бы так сыграть роль убитой горем вдовы, это под стать только талантливому актеру. Чужое горе чувствуешь сердцем...

Итак, деньги. Значит, убийство с целью ограбления? Но почему тогда, кроме денег, ничего не взято из ценных вещей? Впрочем, деньги мог взять и сам Дивнель, переложить в другое место, например. Мог истратить. Но где и на какие покупки?

В записной книжке чуть повыше пометки «Рыжий — Интеллигент — Дивнель» появилась новая формула: «Дивнель — Убийца — Деньги». Трудно раскрывать преступление, когда не можешь нащупать его мотив — тыкаешься, как слепой котенок, во все углы, а толку...

Ничего существенного не дал и допрос заведующей буфетом столовой Инны Аполайко. Она хорошо запомнила Гошку Рысака, разговор с ним, но решительно не могла вспомнить двух мужчин, которые в тот день пили в столовой пиво.

Рабочий день заканчивался. Собственно, заканчивалось рабочее время для других сотрудников отдела, но не для начальника уголовного розыска майора Синичкина. Я пододвинул к себе настольный календарь с пометками, заглянул в блокнот с ежедневными планами работы и тяжело вздохнул: если даже выполнять запланированные на сегодня мероприятия форсированным маршем, то и тогда раньше десяти вечера я домой не попаду. Так уж повелось, что значительную часть своего рабочего времени оперативный работник тратит на сугубо канцелярскую работу.

Я снял с сейфа старую изношенную машинку, водрузил ее на стол и начал печатать ориентировки в райотделы внутренних дел области. Потом на очереди была подготовка запроса в Витебск. Нужно все же установить родственников Дивнеля. Не исключено, что кто-либо из них мог быть причастным к убийству. Не следовало сбрасывать со счетов и такой вариант: родственники убитого могли подсказать людей, с которыми Дивнель находился в неприязненных отношениях...

Я уже добрался до середины текста ориентировки, когда в проеме распахнутой из-за духоты двери выросла долговязая фигура Гурина.

— Привет Шерлоку Холмсу! — помахал рукой Борис и, оторвавшись от косяка, поинтересовался: — Дополнительный план оперативно-розыскных мероприятий, товарищ Синичкин, готовим по делу?

— За этот план засяду завтра с утра. Что у тебя?

Гурин присел на стул, сообщил:

— С участковым и дружинниками занимался проверкой машин в таксомоторном парке. Вызывают подозрение пять машин. Понимаешь, рисунок протектора у них такой же, как и на отпечатке следа на дороге возле дома Дивнеля. И все пять машин в ночь совершения убийства в гараже отсутствовали, находились в рейсе. Водителей я допросил. Один из них, некий Кузьмицкий, рассказал, что в ту ночь он возил в район пассажира, но не знает деревни, возле которой высадил его. Кузьмицкий сейчас здесь, в отделе. Поговорить с ним не желаешь?

— Разумеется, желаю, — я отодвинул на край стола машинку. — Давай его сюда.

Гурин усмехнулся:

— А ты говорил, что «Волга» не имеет отношения к преступлению!

— Рано еще утверждать такое.

Кузьмицкий, грузный пожилой мужчина, опустился на предложенный ему стул и настороженно уставился на меня. Несколько минут мы молча присматривались друг к другу. Еще не начав допроса, я уже имел свое мнение о сидевшем передо мной человеке. Было видно, что Кузьмицкий нервничает, даже трусит. Об этом говорили его бегающие глазки и руки, которые нервно мяли на коленях кожаную шоферскую фуражку. Такие люди, выступающие в качестве свидетелей, всегда вызывали у меня раздражение, а порой и злость — они обычно стараются во время допроса уловить, что выгодно следователю, и поэтому дают показания во многом искаженные, а подчас и клеветнического характера. И для таких людей на допросе есть одно, проверенное на практике за годы моей работы в милиции, средство — сухой, официальный тон.

— Расскажите, куда и кого вы возили на автомашине в ночь на второе июня? Только подробнее, с точными указаниями места, времени. Итак, я слушаю вас.

Кузьмицкий, пока я говорил, смотрел мне в висок, потом перевел взгляд на листавшего журнал Гурина и после паузы, медленно подбирая слова, начал рассказывать:

— Тогда около часа ночи я подъехал к автовокзалу. И тут к моей машине подбежал пассажир. Он попросил подбросить его километров тридцать за город. Деревню он не назвал. Я согласился. Мы и поехали. Километрах в трех за деревней Рогачи, на проселочной дороге, пассажир сказал мне остановиться, расплатился со мною и ушел...

— Опишите подробно внешность этого человека.

— Я его хорошо не рассмотрел.

— Вы говорите неправду, Кузьмицкий. Уверен, вы хорошо рассмотрели и запомнили этого человека!

Кузьмицкий вновь посмотрел на Гурина, но тот с невозмутимым видом читал журнал. Я терпеливо ждал ответа.

— Нет, не запомнил, — наконец тихо сказал Кузьмицкий, и его взгляд, вильнув мимо моего лица, остановился на открытой форточке окна.

— Тогда у меня к вам будет такой вопрос: сколько вам заплатил пассажир за этот рейс?

— Три рубля, — потупился Кузьмицкий.

— Больше! И ехали вы без включенного счетчика. Я правильно говорю, гражданин Кузьмицкий?

Таксист жалобно посмотрел на меня, тихо сказал:

— Не наказывайте, товарищ начальник. Виноват. Каюсь, бес попутал! Но, поймите, семья, трое детей. Их же обуть, одеть надо, накормить...

— Идите, Кузьмицкий. Когда потребуетесь, вызову. А о вашем крохоборстве мы обязательно сообщим в таксомоторный парк.

Когда Кузьмицкий вышел, Гурин отложил в сторону журнал, спросил:

— Ты и в самом деле уверен, что он запомнил в лицо пассажира?

— Уверен. Кузьмицкий не первый год работает в таксомоторном парке, а у таксистов, сам знаешь, глаз набит на людей. Просто Кузьмицкий не хочет говорить правду. Видимо, не желает проходить по уголовному делу в качестве свидетеля и боится, как бы «левая» десятка не вышла ему боком: в таксомоторном на сей счет сейчас строго. Кузьмицким займусь сам.

4

Пятого июня по графику я находился в оперативной группе. День прошел спокойно, и я смог заняться своим подзапущенным за последнее время хозяйством: написал необходимые рапорта, справки, снял копии документов... Нудная работа! Пожалуй, трудно найти оперативника, который не получал бы нагоняя за своевременно не заведенное дело. Но что поделаешь, если единственная в отделе машинистка постоянно загружена до предела! Вот и приходится самому потеть над этими копиями и справками.

К вечеру оперативная обстановка в районе начала осложняться. В четыре часа в отдел прибежал мужчина с заявлением о краже денег из квартиры. Деньги с кошельком обнаружили за подкладкой пальто — выпали из дырявого кармана. Вынужден был прочитать заявителю лекцию о том, что деньги надежно и выгодно хранить в сберегательной кассе, а не в платяном шкафу.

В половине девятого позвонила женщина: муж пришел пьяным, устроил дома скандал, потом драку с соседом. С пьяницей провозились долго: сперва он не хотел садиться в машину, потом не захотел выходить из машины возле медвытрезвителя, убеждая меня, что «пил на свои кровные», что никто, в том числе и милиция, не имеет права вмешиваться в его семейную жизнь...