При блеске дня

Она положила твердую крупную ладонь — ее руки смотрелись немного странно в сочетании с экзотической маской ее теперешнего лица, — на мою и сказала:

— Прости, мой дорогой Грег. Я ведь не за сценарий волнуюсь, а за тебя.

Мы подъехали к гостинице в полной тишине, и в ней было больше взаимопонимания, чем во всем нашем сегодняшнем разговоре. Лиз настояла, чтобы я не провожал ее, а сразу пошел к себе и принялся за работу.

— Скоро встретимся в Лондоне. Я остановлюсь в «Дорчестере». Обязательно позвоню.

Она произнесла эту последнюю фразу с особым выражением, и я сразу догадался: Лиз что-то задумала. Однако я лишь кивнул, улыбнулся и пожелал ей счастливого пути, а затем оставил у регистрационной стойки, где она стала просить счет. Поднявшись в номер, я почувствовал себя каким-то раздавленным: работать совсем не хотелось. Средство от этого есть только одно (открытое мною много лет назад): работать, несмотря ни на что. Сперва почти всегда получается ерунда; ты это осознаешь, рвешь на кусочки сделанное и потом уже без всяких дополнительных усилий приступаешь к настоящей работе. Фокус удался и на этот раз — я благополучно проработал до восьми вечера. Спустившись к ужину в столовую, я вдруг осознал, что сказал Элизабет чистую правду — без нее мне стало одиноко. Как будто выключили половину светильников. И столовая, и постояльцы казались скучными и безрадостными. Впереди простирался бесконечный унылый вечер, похожий на длинную мокрую улицу. Я уже не мог вернуться в номер и погрузиться в свое браддерсфордское прошлое: с прошлым было покончено. Элизабет тоже уехала. И вот ведь парадокс: пока она была здесь, я предпочитал ей прогулки по Браддерсфорду. Эта мысль напомнила мне о Харндинах. Я оглянулся и увидел их неподалеку: они тут же заулыбались, как будто давно пытались привлечь мое внимание. Последнее время я много о них думал, но так ни разу с ними и не поговорил. А ведь когда мы только встретились, они говорили что-то про «старый добрый Браддерсфорд». Что ж, теперь, когда я хорошенько все вспомнил, можно и с ними поболтать о той поре.

Они вышли из столовой первыми. Я поднялся в номер за сигарой, а потом спустился и обнаружил лорда Харндина в углу вестибюля: он был один и допивал кофе. Было странно видеть его здесь, ведь мы совсем недавно стояли с ним в гостиной Элингтонов, а на дворе был июль 1914-го.

— А, Доусон, садитесь! — воскликнул Харндин, искренне обрадовавшись моему появлению. — Элеонора пошла наверх собирать вещи. Утром мы уезжаем. Я пообещал Линсингу сыграть с ним сегодня в бридж, но они еще не спустились. Знаменитая Элизабет Эрл нас покинула?

— Да, уехала сегодня днем, — ответил я. — Кстати, вы ведь помните Элингтонов из Браддерсфорда… Она рассказала мне, что в прошлом году познакомилась с младшим из них, он теперь сэр Дэвид Элингтон, один из создателей атомной бомбы.

— Правда? Хорошо устроился, а? Что-то я его не припомню…

— Он тогда был совсем мальчиком.

— Нет, не могу вспомнить. Вот девушки — это да. Очень хорошенькие были. Одна сорвалась с обрыва, так ведь? Что случилось с остальными?

— Почти все умерли.

Я с любопытством взглянул на своего собеседника: сухого и ломкого, но по-прежнему щеголеватого. Да, это был тот самый Малькольм Никси, с теми же беспокойными глазками. Много воды утекло с нашей последней встречи: он сколотил состояние, каким-то образом угодил Чемберлену, получил титул… Словом, настоящая история успеха. И все же, глядя на него, я чувствовал, что на самом деле с ним ничего не случилось, он так и не получил необходимого жизненного опыта, не познал ни истинной боли, ни истинного счастья: с тех пор как мы расстались, он только и делал, что высчитывал прибыль, болтал по телефону и ходил на совещания — все не выходя из стеклянного ящика. Мое изначальное подозрение, что он не может ничем увлечься по-настоящему, подтвердилось.

— Я много думал о нашем браддерсфордском прошлом, — сказал я. — Вспоминал людей, о которых не думал уже много лет.

— Правда? Ну, я уже говорил вам, что мы с женой тоже обсуждали то время. Выпьете, Доусон?

— Не сейчас, спасибо. Ответьте мне на один вопрос. — Я помолчал. — Когда дядя отправил вас в Браддерсфорд якобы для обучения торговому делу, в действительности вы с самого начала задумали выжить Элингтона из конторы? Знаю, это было давно и сейчас не имеет никакого значения, но мне интересно.

— В самом деле… Дайте-ка подумать. — Мой вопрос его ничуть не задел. — Дядя познакомился с Элингтоном в Лондоне и считал, что коммерсант из него никудышный. Школьный учитель или там профессор — это да, но не бизнесмен. Понимаете?

— Пожалуй, вы правы, — сухо ответил я.

— Несомненно. Мой дядя знал, что грядет война, но Элингтон ему не верил в основном потому, что немцы его поколения были старомодными либералами, а мы с дядей уже успели познакомиться с новой породой. В общем, дядин замысел был таков: пока есть возможность, как можно больше торговать с немцами и одновременно быстро расти на внутреннем рынке, чтобы, как только начнется война, можно было воспользоваться ситуацией. Мы не думали оставаться в деле, торговля шерстью нас не особо интересовала, и я, разумеется, не хотел торчать в Браддерсфорде до скончания века. Нам надо было быстро вырасти и продать фирму на пике рынка, что мы и сделали уже после вашего ухода, конечно.

— Да, помню, старик Экворт именно это и предсказывал.

— Экворт? А… старый торговец шерстью, да?

Он рассмеялся:

— На дух меня не выносил! И бывал со мной чертовски груб, надо сказать. Но если б в конторе остался он, а не Элингтон, нам с дядей пришлось бы туго. Смерть дочери сразу подкосила Элингтона. Странное было происшествие, признаться.

— Ее старшая сестра позднее призналась мне, что Ева покончила с собой, — медленно проговорил я.

— Неудивительно. Они все были слегка неуравновешенные. Младшая сестра однажды на нас накинулась… такую нелепую истерику устроила!

— Знаю. Это случилось при мне.

— Разве? Ах да… точно. Ну, тогда вы помните, какая она была неуравновешенная.

— Однако же, — добродушно заметил я, — девушка оказалась совершенно права.

— Едва ли, — процедил Харндин. — Да и забыл я, что она тогда несла. Помню только, что с ней случилась истерика.

— Ей нелегко пришлось, сперва одно, потом другое… Сестра умерла, отец тяжело заболел.

Он расслабился.

— Ваша правда. Ну, расскажите мне про кинематограф. Я вложился в одну из местных кинокомпаний, но особо в дела не вдаюсь.

— Я вам расскажу про кинематограф, — ответил я. — Только позвольте сначала задать еще один вопрос. Вероятно, он покажется вам необычным… но мы, писатели, — народ необычный и любопытный.

Как я и рассчитывал, мои слова ему понравились. Пока писателей считают чокнутыми чудаками, у малькольмов никси этого мира все будет хорошо. Когда Англия переняла мировоззрение коммерсантов и дельцов, а теперь даже профсоюзы не гнушаются общением с коммерсантами, все творческие люди мгновенно оказались на обочине.

— Скажите, — продолжал я, бросив на него чудаковатый взгляд, — что вы из всего этого извлекли?

Он нахмурился скорее в удивлении, чем в недовольстве.

— Не вполне вас понимаю.

— Ну как же, Малькольм, он спрашивает, что ты из всего этого извлек?

Последняя реплика, разумеется, прозвучала из уст его жены, которая незаметно подошла к Харндину со спины.

— А, вот ты где, дорогая! — не без облегчения воскликнул он. — Все собрала?

— На сегодня — все. Ты же хотел играть в бридж с Линсингами.