При дворе Тишайшего

 — Вот ужо я пожурю царицу, — проговорил Алексей Михайлович, — а теперь поди–ка приведи ко мне боярыню Хитрово, — хмуро сказал он своему тестю.

 Милославский поспешил выйти.

 Ртищев, обрадовавшись, что остался вдвоем с царем, стал говорить ему о государственных делах.

 Но Алексея Михайловича, видно, в эту минуту мало занимали дела его государства. Его мысли были полны только что сказанным о боярыне Хитрово и об оговоре ворожеи.

 Неужели эта голубоокая красавица якшалась с колдуньями да цыганками? Неужели под ее белым лбом таились нечистые мысли? И он позволял ей водить дружбу с царицей, с царевнами, сам любил слушать ее лихие прибаутки да веселые шутки и только дивился ее уменью всем нравиться, всем угодить? Теперь это объяснялось весьма просто: она имела, надо быть, приворотный корень. Царь содрогнулся.

 «Может, она и зелье нам какое подсыпала?» — с ужасом подумал он.

 А Ртищев говорил ему в это время:

 — Никак не можем мы обиду учинить против Персии. Они наши исконние друзья. Еще в тысяча шестьсот пятидесятом году, помнишь, приезжал на Москву посол шаха Аббаса, Магмет–Кулыбек, и привез в подарок от того шаха четыре тысячи батманов селитры. А царь Теймураз пусть сам свою обиду с шахом разведет: они — свойственники. Ссоры у Теймураза с Рустемом, ханом тифлисским, потому, что они между собою свои близкие, одного поколения; пошли они от великого князя грузинского. Рустем–хан теперь — шахов подданный и басурманин, и половина Грузинской земли с ним, а другая половина — за Теймуразом. Так ссора между ними, и шах на Рустема–хана сердится, что он Грузинскую землю разорил и царевича убил. Теперь Теймураз покинул свою землю, к шаху не писал и не бил челом, а ежели бы бил челом, то шах велел бы ему жить по–прежнему в своей вотчинной земле. А грузины — народ хитрый. Они просят у нас ратных людей против персов идти. Мы с шахом поссоримся из–за них, а нам что за корысть, коли в Грузинской земле не будет шаховых людей?

 Долго говорил Федор Михайлович, а царь рассеянно, невпопад отвечал ему и все с большим нетерпением посматривал на дверь.

 Наконец вернулся Милославский и встревоженным голосом объявил, что обыскали весь дворец, но боярыни Хитрово не нашли. Она ушла со вчерашнего вечера из дома и до сих пор еще не вернулась. Все люди в ее терему в беспокойстве. Сенные девушки рассказывали, что за боярыней пришел вечером какой–то неизвестный человек и неведомо куда увел ее, а ночью пришел, вызвал Марковну, долго с нею говорил; потом старая ключница и наперсница боярыни взяла из спальни шкатулку с жемчугами и другими драгоценностями, и они оба ушли, но до сих пор никто из них не ворочался.

 — Сбежала, должно! — произнес Милославский.

 — Ну, недалеко убежит! — сверкнув глазами, проговорил Алексей Михайлович. — Эй, люди!

 Вошли вооруженные стрельцы.

 — Скажите своему голове, — распорядился царь, чувствуя, как свойственная ему порой вспыльчивость овладевает им, — чтобы послали к заставам погоню да никого без моего приказа не выпускать. Напиши, боярин, о том приказ, — повелел Алексей Михайлович Ртищеву. — Пойдем, тестюшка, к царице, — предложил он Милославскому.

 Оба направились на половину Марьи Ильиничны.

 Царица, по обыкновению, ела сласти и слушала длинный рассказ странницы о ее необыкновенном странствии на Афон. Царевны гуляли по саду, потом сновали по терему и все ныли и ныли с тоски.

 — Ой, скучно, скучно, матушка–царица! — чуть не плакала Ирина Михайловна.

 — Испей винца, и повеселеет! — предложила «верховая боярыня» Стрешнева.

 — Ой, опостылело и вино–то! — махнула рукой царевна.

 — Ну, сказочниц послушай! — разгрызая семечко, апатично произнесла царица.

 — Надоели, все одно и то же гуторят! — лениво потягиваясь, проговорила Татьяна Михайловна. — Разве вот скоморохов созвать да с ними, как намедни, «действа» произвести? — раздумчиво предложила царевна, наслаждаясь ужасом, который отразился при ее словах на лице царицы.

 — Что ты, мать моя! — замахала на нее своими пухлыми ручками Мария Ильинична. — Опять в «хари» обряжаться станешь?

 — Царевнино ли это дело в «личины» рядиться? — укоризненно проговорила боярыня Стрешнева.

 — Еще сама с ними в пляс пустись!

 — А и пущусь, — хорохорилась Татьяна Михайловна. — Все лучше, чем с тоски подыхать.

 — Как погляжу я на вас, государыни–царевны, — вмешалась странница, — и поразмыслю: выходит так, что все это в вас враг рода человеческого действует, смутные мысли вам внушает.

 — Ну, пошла, старая, надоела! — остановила странницу Анна Михайловна. — Матушка–царица, вели игрецам на цимбалах, что ли, сыграть.

 — Под праздник–то! — укоризненно напомнила опять странница. — Лучше бы Четьи–Минеи послушала.

 — Царица, где же боярыня Елена Дмитриевна? — спросила царевна Ирина.

 — Сама того не знаю, — ответила Марья Ильинична, — целый день она сегодня на «верху» не была. Уж не занеможилось ли ей?

 — В городе сказывают, Пронского на допрос взяли, — осторожно доложила одна из «верховых боярынь».

 — Пронского… в тюрьму? За что? — с любопытством обступили боярыню царевны.

 — Во многих будто воровских делах повинился.

 — Вот отчего боярыня и к нам не идет, — догадались царевны, — знать, больно скучает: друг он ей был.

 Все «верховые боярыни» поджали губы и многозначительно опустили глаза. Наконец–то можно было позлословить и очернить эту царскую любимицу; но им это не удалось сегодня — отворились двери, и вошел царь с Милославским.

 Алексей Михайлович еще не совсем остыл от охватившего его порыва гнева при известии, что Хитрово бежала, но был уже относительно спокойнее и, войдя, даже пошутил с сестрами.

 — Ну, что, стрекозы, стрекочете? — спросил он, гладя по голове Ирину, свою любимицу. — А я вас журить пришел. Дошли до меня слухи, что в тереме на «верху» бывала ворожея и что будто царица и вы гадали у нее. Правда ли это?

 Царевны, смущенные, молчали. Мария Ильинична побледнела и от испуга выронила на пол все семечки.

 — Я вас спрашиваю, правда это? — уже суровее спросил Алексей Михайлович.

 — Правда, — ответила одна царевна Ирина.

 — А ведомо вам, что я этого не дозволял и не дозволяю?

 — Ведомо было, — чуть слышно ответила Ирина.

 — Как же вы мой запрет нарушили? — спросил царь и с укором посмотрел на сестер. — Как дерзнули вы нарушить мой указ? Ну, отвечайте же!

 — Скучно нам было, братец! — как стон, вырвалось у всех сестер разом.

 И, казалось, царь понял этот крик безысходной тоски; он молча опустил голову.

 — Небось боярыня Хитрово привела ворожею? — после минутного молчания спросил он.

 Царевны, не желая выдавать свою любимицу, ничего не ответили ему.

 — А знаете ли вы, что дружба с ворожеями добром не кончается? Вот эта самая колдунья под пыткой оклепала боярыню.

 — Не может быть! — с ужасом вскричали царевны, а царица закрыла лицо руками. — Не могла ворожея на боярыню наклепать, не за что клепать на нее.