При невыясненных обстоятельствах (сборник)
Шрифт:
— Люку я хорошо знаю. Он меня тоже. Вызывать его повесткой бессмысленно — не придет. Или вообще уедет из Сухуми. Ищи потом его, свищи… Приводом тоже нежелательно. Люка на привод обидится. А если обидится, ничего не скажет.
— Что же остается?
— Звонить. Звонить по всем возможным телефонам. Если застану, постараюсь уговорить. Важно, чтобы он не очень испугался…
Габелая снял трубку городского телефона. Начал методично набирать номера. Видно, полковник хорошо знал места, где можно найти Рогаву. После нескольких безуспешных попыток выяснить, где сейчас «Люка», «товарищ Рогава», «Ларион» или «Ларион Гизоевич», Габелая, услышав очередной отзыв, вдруг сказал заговорщицки:
—
42
Бандер (вор. жарг.) — начальник угрозыска.
43
Академия (вор. жарг.) — тюрьма.
44
Гнать шары (вор. жарг.) — подбирать обвинительный материал.
Габелая положил трубку:
— Слышали разговор? Думаю, придет. Ссориться со мной ему невыгодно. Услышав гудок селектора, нажал кнопку: — Да?
Голос секретарши сказал:
— Заурбек Владимирович, Тариэл здесь.
— Пусть заходит. Мы ждем.
Почти тут же дверь открылась; вошел коренастый старший лейтенант.
— Товарищ полковник, три проводника сейчас в рейсе. Нашли только одного. Который вез пожилого. В синей куртке.
— Отлично. Где он?
— Уже здесь, в приемной. Ждет. Зовут Шарабидзе Родион Чолович. По предварительному разговору, этого человека Шарабидзе помнит.
— Как насчет Юры и Жени? Выяснил?
— Выяснил. Вот… — Старший лейтенант положил перед Габелая бумажку. Здесь все их данные.
Изучив бумажку, Габелая передвинул ее к Рахманову. Рахманов вгляделся: Воронецкий Юрий Петрович. Русский, тридцать четыре года, москвич, прописка постоянная. Работает на заводе «Станколит». Серов Евгений Всеволодович. Русский, двадцать восемь лет, москвич, прописка временная, по лимиту. Работает в тресте «Метрострой». Ясно, что места работы в гостиничные карточки вписаны постояльцами от фонаря. Да и почти наверняка оба паспорта липовые. Взяты же эти паспорта были совсем не для гостиницы. А для постов ГАИ.
— Запрос в паспортный отдел сделал? — спросил Габелая.
— Сделал, — сказал старший лейтенант. — Но сами знаете, ответ будет не скоро.
— С дежурной поговорил?
— Поговорил. Она этих людей помнит слабо. Оформились они ночью. Уехали рано утром. Давно все-таки было.
— Ну что ж, спасибо. И давай своего Шарабидзе.
— Сейчас.
Старший лейтенант вышел. Человек, вошедший после этого в кабинет, выглядел лет на тридцать.
У него были карие миндалевидные глаза и редкие черные волосы. Одет он был в белый полотняный костюм и кремовые туфли. Как только он вошел, Габелая широко улыбнулся:— Батоно, прошу. Вы Шарабидзе?
— Шарабидзе.
— Садитесь, вот стул. — Подождал, пока вошедший усядется. — Родион Чолович, познакомьтесь, это следователь, Андрей Викторович Рахманов.
— Очень приятно, — сказал Шарабидзе.
— Приглашены вы сюда в качестве свидетеля. Задавать вопросы будет Андрей Викторович. Если ваши ответы будут заноситься в протокол, вас это не смутит?
— Нет, батоно.
— Тогда, Андрей Викторович, прошу.
Рахманов начал задавать вопросы. Первые ответы Шарабидзе сводились примерно к следующему: он, Шарабидзе Родион, действительно вышел на работу вечером десятого июля. Вместе с напарником Майсуром Челия они должны были обслуживать в рейсе поезд сто двадцать второй «Сухуми — Москва», вагон номер семь СВ. Никаких особых происшествий в рейсе не было. В Москву прибыли почти по расписанию, опоздав всего лишь на двадцать или двадцать пять минут, точно он не помнит. То есть к перрону Курского вокзала состав подошел около одиннадцати утра, в понедельник, двенадцатого июля.
Наконец Рахманов задал вопрос по непосредственно интересующей его теме:
— Десятого июля в ваш вагон должен был сесть мужчина лет шестидесяти, одетый в синюю куртку с металлическими пуговицами и серые брюки. В руке этот пассажир должен был держать черный чемодан с ремнями. Вы помните этого пассажира?
— Очень хорошо помню.
— Какое у него было место?
— У него было два места, пятое и шестое.
— Вы хотите сказать, он ехал в купе один?
— Один. Поэтому я его и запомнил.
— Этот пассажир объяснил, почему он один занимает целое купе?
— Объяснил. Сказал: он человек больной и пожилой. Поэтому специально взял два билета, чтобы его никто не беспокоил.
— Его действительно никто не беспокоил? Не подсаживался? Или, может быть, вызывал в коридор? Вспомните?
— Ничего такого не было. Пассажир почти все время сидел в купе. Вечером десятого я подал ему чай. Одиннадцатого днем Челия, мой напарник, по просьбе пассажира сходил в ресторан за едой. Вечером одиннадцатого и утром двенадцатого я снова подал ему в купе чай. Все. Больше мы его не беспокоили.
— Когда поезд пришел в Москву, этого пассажира кто-нибудь встречал?
— Никто. Я никого не видел. Он вышел, и все.
— С чемоданом? Тем же самым?
— Да, с чемоданом. Тем же самым.
— В пути этот пассажир разговаривал с вами или с напарником?
— Нет. Попросил принести ему еды, и все.
— Пожалуйста, опишите внешность этого пассажира. Волосы, глаза, нос, рот, подбородок. Общее сложение, рост, комплекцию.
— Волосы седые, редкие. Зачесаны набок, чтобы прикрыть лысину. Глаза не помню. Нос какой-то бугристый. Рот и подбородок — обычные. Сам не маленький. Солидный такой человек, внушительный.
— Особых примет не заметили? Родинок, родимых пятен? Шрамов, рубцов?
— Особых примет? — Шарабидзе задумался. — Не заметил.
Задав еще несколько вопросов, Рахманов понял: больше ничего ценного проводник ему не расскажет. Протянул ему протокол на подпись.
Когда секретарша сообщила о появлении Люки, он сразу же был приглашен в кабинет.
Внешне Ларион Рогава был типичным хозяином жизни: высокий, голубоглазый, с ежиком русых волос, одетый в обтягивающий мускулистый торс тонкий серый свитер и модные брюки. Еще молодой, он тем не менее уже успел обзавестись двумя резкими морщинами у углов рта, придававшими ему особую мужественность.